УДК 811.111

К.И. МАЗАЙЛО

РЕАЛИЗАЦИЯ РЕЧЕВОГО АКТА «УГРОЗА» В ПОЛИТИЧЕСКОМ ДИСКУРСЕ (НА МАТЕРИАЛЕ АНГЛОЯЗЫНОЙ ИНТЕРНЕТ-ПРЕССЫ)

В данной статье рассматривается реализация речевого акта угрозы в политическом дискурсе. Разбираются такие понятия как речевая ситуация угрозы,  политический дискурс. В данной работе представлены  отличия политического языка от обычного, а также отличия прямого речевого акта от косвенного.

На сегодняшний день вопросы речевого взаимодействия являются актуальной проблемой многих научных дисциплин, в том числе лингвистики. Теория речевых актов вошла в круг актуальных проблем современной теории коммуникации. Появились лингвистические работы, посвященные изучению определенных видов речевых актов: оценки, вопроса, пожелания, комплимента, отказа, разрешения и запрещения.

Ситуации угрозы, запугивания, предупреждения являются одними из сложнейших в процессе речевого взаимодействия. Политический дискурс, на котором сконцентрировано наше внимание в рамках данной работы, нередко являет примеры реализации речевой ситуации угрозы. И исследования выступлений позволяют, с одной стороны, прогнозировать дальнейшие действия и намерения политика, а с другой – устанавливать наиболее эффективные способы воздействия на слушателей.

Материалом исследования послужили 146 речевых актов угрозы, выделенных в выступлениях англоязычных политических деятелей из электронных СМИ. В частности для анализа использовались следующие официальные интернет-ресурсы и новостные порталы: Buzzle.com: Special News Reports (http://www.buzle.com/articles), Revista INTER-FORUM: Political articles and publications (http://www. revistainterforum.com), The American Presidency Project (http://www.presidency.ucsb.edu), The White House (http://www.whitehouse.gov/briefing_room).

Речевые акты в настоящее время являются объектом изучения специального направления в лингвистике и философии, которое называется «Теория речевых актов». Созданное в конце 40-х гг. оксфордским аналитиком Дж. Остином, это учение о том, «как манипулировать вещами при помощи слов» или «как делать вещи из слов» (так звучит дословный перевод названия книги Дж. Остина «How to do things with words» – в русском переводе «Слово как действие»)  [1, с. 22]. 

Рассматривая теорию речевых актов, прежде всего, необходимо определить само понятие «речевого акта».

«Речевой акт, минимальная единица речевой деятельности, выделяемая и изучаемая в теории речевых актов – учении, являющемся важнейшей составной частью лингвистической прагматики» [2, с. 151].

Итак, речевой акт – явление достаточно сложное. Речевой акт можно рассматривать как собственно говорение чего-либо. Рассматриваемый в этом аспекте, речевой акт выступает как локутивный акт. Локутивный акт, в свою очередь, представляет собой сложную структуру, поскольку включает в себя и произнесение звуков (акт фонации), и употребление слов, и связывание их по правилам грамматики, и обозначение с их помощью тех или иных объектов (акт референции), и приписывание этим объектам тех или иных свойств и отношений (акт предикации) [3, c. 127].

Балли Ш., Демьянков В.З. считают, что человек, как правило, говорит не ради самого процесса говорения: не для того, чтобы насладиться звуками собственного голоса, не для того, чтобы составить из слов предложение и даже не просто для того, чтобы упомянуть в предложении какие-то объекты и приписать им те или иные свойства, отражая тем самым некоторое положение дел в мире [4, c. 127]. В процессе говорения человек одновременно совершает еще и некоторое действие, имеющее какую-то внеязыковую цель: он спрашивает или отвечает, информирует, уверяет или предупреждает, назначает кого-то кем-то, критикует кого-то за что-то.

Дж. Остин в курсе лекций, опубликованном в 1962 году под названием "Слово как действие" раскрывает Теорию речевых актов. Объектом исследования Теории речевых актов является акт речи, состоящий в произнесении говорящим предложения в ситуации непосредственного общения со слушающим. В Теории речевых актов субъект речевой деятельности понимается как абстрактный индивид, являющийся носителем ряда характеристик, психологических (намерение, знание, мнение, эмоциональное состояние, воля) и социальных (статус по отношению к слушающему) [1, с. 29]. Основной метод исследования объекта в Теории речевых актов - это аналитический метод в разных его видах.

Речевая ситуация — это конкретные обстоятельства, в которых происходит речевое взаимодействие. Любой речевой акт приобретает смысл и может быть понят только в структуре неречевого контакта. Речевая ситуация является исходным моментом любого речевого действия в том смысле, что побуждает человека к речевому действию то или иное стечение обстоятельств. Примеры речевых ситуаций: необходимость ответить на вопросы, сделать доклад о результатах работы, написать письмо, побеседовать с другом и так далее. Речевая ситуация состоит из следующих основных компонентов: участников общения; места и времени общения; предмета общения; цели общения; обратной связи между участниками общения [5, с. 56].

Высказывания угрозы зависят от ситуации и предмета общения и приобретают определенный стилистически зависимый просодический образ. Предполагается, что высказывание маркируется с помощью просодических средств и как определенный прагматический тип, и в аспекте его стилевого употребления [6, с. 7].

Понятие «дискурс» существует относительно недолго, однако оно (так же как и понятие «текст») многозначно и многопланово. Дискурс (фр. discours, англ. discourse < = от лат. discursus ‘ бегание взад-вперед; движение, круговорот ' // фр., англ., – ‘ беседа, разговор' ) речь, процесс языковой деятельности; способ говорения.

Латинские контексты показывают, что основной сферой использования слова «discursus» были различные виды беспорядочного и быстрого движения (dis+curro (бежать)):

1) бегание туда и сюда, беготня в разные стороны; 2) набег; 3) движение, круговорот; 4) беспрерывное мелькание; 5) бестолковая беготня, суета; 6) разрастание, разветвление; 7) барахтанье.

И только периферийное значение «дискурса» отчасти совпадало с современным (‘беседа, разговор') [7].

Дискурс – это слово, которое пришло к нам в середине прошлого века из французского языка, да так и осталось в этом звучании с той только разницей, что для исследователей, работающих в рамках социальных наук, это – ′дискурс, а для лингвистов это – дис′курс. Характерно, что два варианта произношения связаны с двумя вариантами содержания термина. Двузначность понятия «дискурс» заключается в том, что под ним понимается и деятельность и ее результат. Дискурс – это целенаправленное социальное действие и речь, погруженная в жизнь. Дискурс трактуется исследователями также как сложное единство языковой практики и экстралингвистических факторов [6, с. 12].

Политический дискурс по существу является выражением всего комплекса взаимоотношений между человеком и обществом, и, таким образом, это явление по сути своей функционально направлено на формирование у реципиентов некоторого фрагмента мировосприятия или картины мира. В политическом тексте содержится как экстралингвистическая информация (картина мира), так и знаковая информация (картина мира, представленная через знак, номинацию) [9, с. 26].

Политичекий дискурс обладает не только смыслом (соотнесен с реальностью), но и сущностной «привязкой» (соотнесен субъектно с определенной группой или группами людей). Различные субъекты общения по-разному отражаются в дискурсе: коммуникативные формы порождают свое содержание [8, с. 22].

Политический язык отличается от обычного тем, что в нем:

«политическая лексика» терминологична, а обычные, не чисто «политические» языковые знаки употребляются не всегда так же, как в обычном языке;

специфичная структура дискурса – результат иногда очень своеобразных речевых приемов;

специфична и реализация дискурса – звуковое или письменное его оформление [10, с. 117].

Политический дискурс может рассматриваться как минимум с четырех точек зрения:

политологической – в рамках политологической интерпретации, на основании которой делаются выводы политологического характера;

чисто филологической – как любой другой текст; однако «боковым зрением» исследователь смотрит на фон – политические и идеологические концепции, господствующие в мире интерпретатора;

социопсихолингвистической – при измерении эффективности для достижении скрытых или явных, но несомненно политических целей говорящего;

индивидуально-герменевтической – при выявлении личностных смыслов автора и/или интерпретатора дискурса в определенных обстоятельствах [10, с. 118].

Речевой акт (РА) угрозы, или менасивный речевой акт (МРА), всегда привлекал внимание исследователей. Угроза является базовой категорией для всего многообразия менасивных речевых актов (МРА) в современном английском языке [11, с. 216].  При использовании угрозы в политическом дискурсе происходит переориентация средств ее вербальной реализации в соответствии с целью данного дискурса. Следовательно, в политической коммуникации угроза используется как тактический прием манипуляции противником в ситуациях с диаметрально разными целями: борьба за власть и переговоры.

 В случае переговоров, т.е. поиска компромисса, происходит детализация условий реализации угрозы, включается перечень различных требований, учитывается фактор времени (выполнение требований к определенному сроку) и т.п.

Ситуации, когда адресант позволяет себе прибегнуть к угрозам в политическом дискурсе, в основном отличаются определенными тематиками: военный конфликт с применением силы, социокультурные и политико-дипломатические международные связи и их разрыв, борьба претендентов за реальную власть.

Очень часто менасивная интенция выражается на поверхностном уровне с помощью транслирующей модели речевого акта, выступая, таким образом, угрозой-предупреждением [12, с. 16]. Например:

I don’t care what the armies of apologists and politically correct do-gooders have to say about the stand I’ve taken on crime. They’ve had their way for too long. So if you’re watching this on television and you’re a mugger, a vandal, or a burglar – whatever. I suggest you think twice before voting Conservative: because people have had enough and we’re not going to settle for it. (Michael Howard: Our hope is for a better Britain, http://www.conservatives.com).

Как мы можем увидеть, в примере выражается обещание (борьбы с преступностью), которое в то же время нацелено на то, чтобы вызвать негативные эмоции у другой группы слушающих – самих преступников – и может расцениваться как менасивная интенция.

МРА, как и любой другой вид РА, может быть прямо выражен либо косвенно. РА с эксплицитно выраженной интенцией, когда «говорящий имеет в виду ровно и буквально то, что он говорит», в теории речевых актов носит название прямого речевого акта. Если же в речевом акте говорящий «имеет в виду и прямое значение и, кроме того, нечто большее», такой речевой акт характеризуется как косвенный акт [13].

Таким образом, подразделение речевых актов на прямые и косвенные проводится в зависимости от степени экспликации иллокутивной силы речевого акта. Средством выражения иллокутивного характера прямых речевых актов является перформативная формула (личное местоимение 1 л. + глагол в 1л., ед.ч. наст.вр., индикатив), которая показывает однозначное соответствие между иллокутивной функцией и перформативным глаголом, номинирующим ее [13]. В таком случае содержание иллокутивного акта может быть вербально эксплицировано, и иллокутивному акту соответствует перформативный глагол, например: I declare, I promise, I order, etc.

При обращении к речевым актам угрозы в их прямом выражении необходимо упомянуть о существовании особого класса глаголов, которые относятся к глаголам речевой деятельности и называют выполняемое говорящим действие. Они являются иллокутивными глаголами, но не могут употребляться в перформативной формуле, то есть служить индикатором иллокутивной силы [13].

К таковым как раз и относится глагол «threaten» ‘угрожать’. Подобные глаголы получили название «квазиперформативов», что означает, что они либо неспособны употребляться в перформативном высказывании, либо требуют введения специальных операторов, обеспечивающих возможность функционирования в высказываниях от первого лица в настоящем времени.

Анализ словарных дефиниций глаголов-квазиперформативов показал наличие трех особенностей данного класса глаголов:

1) большинству этих глаголов свойственна сема «говорения» (присутствует либо непосредственно в дефиниции, либо выявляется через перекрестные дефиниции);

2) семный состав некоторых глаголов этой группы показывает, что действие может быть произведено не только средствами речи, но и другими способами;

3) в их семантическую структуру входит сема, специфицирующая перлокутивный эффект или конечный результат (исключение составляют hint, allege). Сема перлокутивного эффекта, присущая квазиперформативным глаголам, имеет «негативный» характер. Последствия указанного действия нежелательны или вредны для адресата [14, с. 55-56].

Интересующий нас глагол «threaten» удовлетворяет всем трем условиям отнесения его к квазиперформативам:

1) threaten - to say that you will cause someone pain, unhappiness, or trouble if they do not do what you want [15, р. 1505]; to announce an intention to inflict evil, injury, damage, loss or harm [16, р. 1244];

2) threaten – to do sth undesirable, violent;

3) inflict evil, injury, damage, loss, harm (threaten).

Невозможность функционирования глагола «threaten» в перформативной формуле «I threaten (you)» вызвана противоречием иллокутивной цели высказывания и семантической структурой этого глагола, конкуренцией языковых средств, отрицательными оценочными импликациями, свойственными глаголу, необходимостью соблюдения принципа вежливости в межличностном общении, а также невозможностью эксплицировать предосудительный характер перлокутивного эффекта, выявленного в семантическом составе глагола [13].

Лексическая составляющая МРА имеет для интерпретации смысла высказывания особое значение. В качестве лексического компонента в прямых имплицитных МРА используются глаголы и глагольные сочетания:

1) физического уничтожения (to kill, to destroy, to hang, to beat, to shoot, to attack, to crush, to slaughter, to hit, to break, to wipe out, etc.);

2) социальных санкций (to pursue, to bring to justice, to bring to book, to put in jail, to keep in custody, etc.);

3) преследования (to hunt down, to track down, to target, to ferret out, to rout out, etc.);

4) лишения (to strip, to clean from, to disarm, etc.);

5) изоляции или изменения статуса (to impeach, to deport, to dismiss, to overthrow, etc.);

6) выдворения (to smoke out, to drive out, to root out, to move out of hole, etc.);

7) удержания силой (to capture, to catch, etc.);

8) силового доминирования (to prevail, to overcome, to preempt, to devour, to lead the fight, to gain triumph, etc.) [11, с. 218].

В качестве лексического компонента в синтаксических моделях в косвенных угрозах могут выступать такие глаголы, которые, несмотря на наличие в них менасивной нагрузки, всё же не эксплицируют угрозу. Их можно выделить в группу непереходных глаголов, называющих результат действия угрозы. Группа представлена такими глаголами и глагольными сочетаниями, как to die, to disappear, to pay the price, to go to pieces, to learn the meaning of sth., etc.

«We can’t stand by and monitor these rockets spewing their fire on our people. Everyone who has joined in the crime shall pay the price» (Buzzle.com Special News Reports. http://www.buzzle.com/articles).

«The first crack in the Axis has come. The criminal, corrupt Fascist regime in Italy will go to pieces» (The American presidency project. http://www.presidency.ucsb.edu.)

Если говорить о типе негативной семы квазиперформативов, нужно отметить две ее разновидности: слабую и сильную. Данная негативная сема может давать отрицательный результат не только по отношению к слушающему, но также и по отношению к говорящему. Слабый подрывной фактор будет всегда относиться к говорящему , в то время как сильный – к слушающему . Даже если речевой акт не будет осуществлен или будет считаться неуспешным, слушающий не получит никакой выгоды [13].

Невозможность перформативного употребления глагола «threaten» еще не означает невозможности выразить угрозу перформативно посредством других глаголов, обычно, таким образом эксплицирующих интенции речевых актов других видов.

Прагматическое значение высказывания единодушно определяется лингвистами как слагаемое из двух компонентов: значение высказывания, выводимое из входящих в него языковых единиц, плюс контекст общения или ситуация. «Высказывание можно определить как множество корреляционных пар, одним из членов которых является структурно-языковой элемент, другим – коммуникативный (прагматический). В этом случае построение высказываний представляет собой правила перехода от одной координатной системы (языковой структуры) к другой (коммуникативной)» [17, с. 29].

Следовательно, можно сделать вывод о том, что прагматическое значение может быть адекватно выведено реципиентом в том случае, если правильно восстановлена прагматическая структура высказывания.

Прагматические компоненты коммуникативной структуры ситуации угрозы будут включать:

1) Г – говорящего;

2) С – слушающего;

3) Их характеристики по шкале «выгода – ущерб» (Г(0)/(+) , С(-));

4) Тип взаимодействия между Г и С (Г→С) [39].

Последние два компонента помогают отличить угрозу от других видов речевых актов по содержанию, даже при условии совпадения их по форме. Так, например, соотнесенность со шкалой «выгода – ущерб» демонстрирует отличие МРА от граничащего с ним директивного речевого акта совета:

«The American tide is ebbing. It is better for you to restrain your politicians who are thronging the steps of the White House» (http://www.buzzle.com/articles/).

Лексическая спецификация представления менасивной интенции в английском языке политики осуществляется в пределах ряда функциональных перформативных глаголов по типам [13]:

угроза-обещание (промисив): promise, vow, swear;

угроза-предостережение (директив): warn;

угроза-намерение (комиссив): intend, seek, assure.

Используя для своей прямой экспликации перформативную формулу промисива, менасивный речевой акт распознается через прагматический компонент в содержательной структуре высказывания, выражающий намерение адресанта нанести ущерб адресату или предсказать негативные последствия для личности или деятельности адресата.

«I promise to hunt down any remaining suspects in the near-simultaneous bombings of the U.S. missions in Kenya and Tanzania» (http://www.whitehouse.gov/).

В данном примере адресант, пресс-секретарь белого дома Дж. Локхарт, берет на себя обязательство совершить некое действие не для адресата, а в ущерб ему - в этом как раз и заключается коренное различие между обещанием (промисивом) и угрозой (менасивом). «Обещание некорректно, если обещают сделать то, xего не хочет адресат обещания; оно тем более некорректно, если обещающий не убежден, что адресат обещания хочет, чтобы это было сделано, поскольку корректное обещание должно быть задумано как обещание, а не как угроза или предупреждение» [18, с. 163].

Помимо перформативного глагола «promise» в менасивных формулах, структурно идентичных промисивам, также употребляются его синонимы «swear» (клясться) и «vow» (торжественно обещать).

«I vow to continue the fight against the terrorists and their allies» (http://www.buzzle.com/articles/).

По результатам проведенного исследования можно сделать следующие выводы.

Менасивный речевой акт (речевой акт угрозы) обладает своими характерными чертами как отдельный иллокутивный тип в области лексики, морфологии и синтаксиса.

МРА находится на стыке между речевыми актами обещания и директива и совмещает в себе их характерные черты, а также может быть прямо либо косвенно, выступая формально в виде любого другого типа речевых актов.

Использование менасивных конструкций с экспликацией или импликацией угрозы, т.е. тип манифестации угрозы в МРА, обусловлен сознательным социально-психологическим выбором адресанта, выбором, имеющим лингвистическое соответствие формальной структуре другого вида речевого акта.

Вследствие неприемлемости эксплицитно-перформативного выражения прагматического значения угрозы, данный речевой акт оформляется в языковой системе английского политического дискурса специальными конвенционально закрепленными структурами, которые можно рассматривать как семантико-синтаксические модели.

In this article the realization of the speech act of threat in a political discourse is considered. The speech situation of threat and a political discourse are investigated here. In this work the differences of political language from usual, and also differences of the direct speech act from the indirect are presented.

Список литературы

1. Остин, Дж. Слово как действие / Дж. Остин // Новое в зарубежной лингвистике. – Вып. 17. – М.: Прогресс, 1986. – С. 22-31.
2. Серль, Дж. Р. Что такое речевой акт / Дж. Р. Серль // Новое в зарубежной лингвистике. – Вып.17 . – М.: Прогресс, 1986. – С. 151-169.
3. Абрамова, Т.В. Национальная специфика культуры речевого общения в косвенных речевых актах. / Т.В. Абрамова // Язык и социальная среда. Теоретическая и прикладная лингвистика. – Вып. 2. – Воронеж: Изд-во ВГТУ, 2000. – С. 127-136.
4. Балли, Ш. Общая лингвистика / Ш. Балли – М.: Изд-во иностр. литературы, 1955. – 294 с.
5. Радугин, А.А. Русский язык и культура речи / А.А. Радугин. – М.: Библионика, 2004. – 257 с.
6. Шелингер, Т.Н. Нетрадиционно выделяемые коммуникативные единицы современного английского язык: автореф. дисс. канд. филол.наук / Т.Н. Шелингер. – Л, 1986. – 16 с.
7. Михалёва, О.Л. Дискурс как объект исследования [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://any-book.org/download/54968.html/. – Дата доступа: 01.04.2013.
8. Ухванова-Шмыгова, И.Ф. Дискурс-анализ в контексте современных исследований / И.Ф. Ухванова-Шмыгова // Методология исследования политического дискурса: Актуальные проблемы содержательного анализа общественно-политических текстов: сб. науч. трудов; под общ. ред. И.Ф. Ухвановой-Шмыговой. – Вып. 3. – Минск, 2002. – С. 6-28.
9. Шейгал, Е.И. Семиотика политического дискурса; диссертация доктора филологических наук: 10.02.01 / Е.И. Шейгал. – Волгоград, 2000. – 175 с.
10. Демьянков, В.З. «Теория речевых актов» в контексте современной лингвистической литературы: (Обзор направлений) / В.З. Демьянков // Новое в зарубежной лингвистике. – Вып.17. Теория речевых актов. – М.: Прогресс, 1986. – С. 223-235.
11. Эпштейн, О.В. Языковое оформление речевого акта угрозы (на материале английского политического дискурса) / О.В. Эпштейн // Филологические науки. Вопросы теории и практики. – Тамбов: Грамота, 2009. – № 1 (3). – C. 216-220.
12. Антонова, А.В. Система средств речевой манипуляции в британском политическом дискурсе: реципиентоцентрический подход: автореф. дисс. док. филол.наук:10.02.04 / А.В. Антонова. – Самара, 2011. – 35 c.
13. Эпштейн, О.В. Косвенный речевой акт угрозы в политическом дискурсе (на материале английского языка) [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://www.ssc.smr.ru/media/journals/izvestia/2009/2009_4_1337_1343.pdf
14. Готлиб, Н.В. Семантико-прагматические особенности высказываний, не допускающих экспликации перформатива: дисс. ... канд. филол. Наук / Н.В. Готлиб. – Л., 1989. – 194 с.
15. Longman Dictionary of Contemporary English / ed. by A. Gadsby and M. Rundell. Harlow: Pearson Education Limited, 2001. 3rd edition. 1668 p.
16. Hornby A. S. Oxford Advanced Learner’s Dictionary of Current English. Oxford University Press, 1998. 5th edition. 1428 p.
17. Почепцов, Г.Г. Коммуникативные аспекты семантики / Г.Г. Почепцов. – Киев: Вища шк., 1987. – 129 с
18. Серль, Дж. Р. Что такое речевой акт / Дж. Р. Серль // Новое в зарубежной лингвистике. – Вып.17 . – М.: Прогресс, 1986. – С. 151-169.

Научный руководитель – Е.И. Шандар, кандидат филологических наук, доцент кафедры английской филологии.