УДК 821.161.1
О.С. АГАПОНОВА
МОТИВНАЯ СТРУКТУРА СБОРНИКИ «КАМЕНЬ» ОСИПА МАНДЕЛЬШТАМА
Статья посвящена изучению мотивной структуры сборника «Камень» Осипа Мандельштама. В контексте символизма и акмеизма исследуются и классифицируются основные мотивы сборника. В заключении делается вывод об амбивалентном отношении поэта творчеству в связи с его мировоззренческими и поэтическими установками.
Введение. Сборник «Камень» состоит из множества мотивов, тем и образов. Стоит отметить особое отношение Мандельштама к Слову в первых стихотворениях, когда автором принимается «символизм упадочный, переходный, скорее взятый напрокат, чем пережитый» [8, с. 14]. К «такому» символизму относятся стихотворения примерно 1908 – 1911 годов, когда творчество Мандельштама определяют как творчество «запоздалого символиста», в то время как стихотворения 1912 – 1915 гг. пишутся «воинствующим акмеистом», а стихотворения 1916 – 1921 гг. «акмеистом глубинным» [8 , с. 14].
Все стихотворения сборника можно разделить на три части. К первой группе принадлежат стихи, в которых слово – принадлежность неорганического мира, невоплощенного, где авторская позиция близка символизму (или чувствуется переход к акмеизму), «довременного» и носит мифологический характер. Ко второй группе относятся стихи, где явно выражена авторская ироническая полемики с символистами и, исходя из этого, по-разному трактуются отдельные мотивы. И к третьей группе относятся стихотворения, в которых символизм и полемика уступают место акмеизму. Для того чтобы увидеть, как автором сборника реализуется проблема Слова, необходимо рассмотреть лейтмотивы и мотивы сборника «Камень».
Ведущими в сборнике «Камень» являются лейтмотивы невоплощения, воплощения, перехода. Осмысливая современность и современное состояние словесного творчества, автор, с одной стороны, приходит к пониманию «забвения» невоплощенного Слова, иного Слова, с другой стороны, ищет пути, способы его воплощения. Лейтмотив невоплощения. пронизывает весь сборник, проходит сквозь него красной нитью и реализуется посредством основных мотивов и образов.
Лейтмотив невоплощения
Пак Сун Юн отмечает, что Мандельштам, «развивая взгляд на эллинистическую природу русского языка, подчеркивает бытийственность и телесность слова» [5, с.29]. Поэтому для поэта важна идея борьбы с не-воплощением, с «пустотой-небытием» за приоритет бытия. Сама идея, по мнению исследователя, восходит к философии Бергсона. Действительно, поэта волновало словесное воплощение, поэтому органическая акмеистическая поэтика Слова стала, в этом смысле, лучшим подспорьем, в то время как невоплощенное Слово «жаждало нового бытия». Поэтому лейтмотив невоплощения в сборнике «Камень» имеет некоторые неоднозначные трактовки. Рассмотрим особенности мотива «невоплощения» в сборнике «Камень», учитывая тот факт, что, с одной стороны, существует невоплощенное Слово для Мандельштама-акмеиста и, с другой стороны, невоплощенное Слово для Мандельштама-символиста. Но в то же время следует помнить о том, что слово – это «двуликий Янус», который повернут и к сознанию, и к вещи одновременно [3, с. 18].В сборнике «Камень» лейтмотив не-воплощения представлен следующими образом. В стихотворении «Звук осторожный и глухой» смыслообразующим стержнем является метафора слово-плод (метафора Слова) как «антитеза не-бытия», «беспредметности», и представлен этот образ в виде антитетичных архетипов: космоса и хаоса [2, с. 15]. С одной стороны, с образом плода связан мотив воплощения, если учитывать «органицизм» раннего Мандельштама, но, с другой стороны, к семантическому полю «плод» примыкают: «немолчный напев», «лесная тишина», «звук осторожный и глухой». Перед нами вышеупомянутая «несказанность», благодаря которой существующее Слово прячется от акмеистского воплощения за символистской туманностью и неопределенностью. Но эта «несказанность» является для автора не «смертной тоской» по отношению к Слову, мотивы которой появятся во второй части сборника после программного стихотворения «Нет, не луна…», а утверждением бытия.
С той же ситуацией мы сталкиваемся в стихотворении «Сусальным золотом горят…», в котором образ «страшных игрушечных волков» и «неживого небосвода» коррелирует с образом «рождественских елок» и «смеющегося хрусталя», который, в свою очередь, отсылает к «музыке символизма». В связи с этим сходными мотивами являются мотивы страха, мертвенности, печали. Благодаря глаголам настоящего времени: «горят», «глядят» и константным образам: «игрушечные волки», «неживой небосвод», «тихая свобода» для лирического героя состояние не-воплощенности является статичным и онтологически приемлемым: «О, вещая моя печаль/О ,тихая моя свобода / И неживого небосвода/Всегда смеющийся хрусталь!».
В символистских стихотворениях «Только детские книги читать», «Нежнее нежного», «На бледно-голубой эмали», «Есть целомудренные чары», «Дано мне тело…», «Невыразимая печаль», в которых, по мнению исследователей, Мандельштам борется с «символистской ересью», апофатическому мотиву не-воплощения сопричастны мотивы: не-возможности, не-данности, не-выразимости, не-узнаваемости, не-приемлемости, не-избежности, не-заметности, не-виданности, не-утомимости, не-брежности, не-рожденности, не-звучности, не-тронутости, не-нарушимости и т.д. Напомним, что «невозможность рождения Слова» для акмеиста приравнивалась к «смертной тоске», к «проклятию», а для символиста – к «высшей ценности». В этом смысле семантическая неопределенность мотива «не-воплощения» в сборнике представлена: через отрицание воплощения происходит утверждение значимости, цельности до-словесного, несказанного, «не-выразимого» и констатируется идея не-бытия, в борьбу с которой и вступает поэт, создавая семантическую поэтику акмеизма.
Показательным в этом смысле является стихотворение «Ни о чем не нужно говорить». Стихотворение разделено на две строфы: «Ни о чем не нужно говорить, /Ничему не следует учить, И печальна так и хороша/Темная звериная душа: Ничему не хочет научить, Не умеет вовсе говорить. И плывет дельфином молодым По седым пучинам мировым».
Две строфы вступают в диалог друг с другом. В первой строке первой строфы предикатом выступает категория принудительности, желательности: «не нужно», «не следует». Заметим, что «принуждение» касается бытийных глаголов «говорить», «учить», которые подразумевают словесное и звуковое воплощение, в то время как лирическим героем указывается данность «не-воплощения» через принудительность. В третьей строке положительно констатируется, утверждается наличие «темной звериной души», которая «и печальна, и хороша» в своем до-словесном символистском оформлении.
В противопоставление первой строфы выступает вторая, в которой предикатом выступает категория волеизъявления: «не хочет», «не умеет». В данном случае перед нами явно очерченный субъект действия, который отсутствует в первой строфе (в первой строфе событие воспринимается как данность). К тому же «душа» уже имеет конкретное словесное воплощение в «молодом дельфине». Таким образом, «не-воплощение» в первом случае является утверждением значимости до-Слова, а то, что уже Слово, является объектом восприятия для другой семантической системы. Другими словами, что Слово для акмеиста, то не-Слово для символиста. Но не-воплощенное символистское Слово само по себе бытийно, в то время как для акмеиста не-воплощенность равна не-бытию.
Такова же авторская позиция в стихотворении «Silentium». Следует вспомнить, что акмеисту «растворение в музыке слова» внушает страх и тоску», но для Мандельштама слово, вернувшееся в музыку, стремление к основам бытия в данном стихотворении является приоритетным. «Поэзия, слово для основателей акмеизма были все-таки гораздо важнее, чем «символистская» музыка» [7, с. 29].
В рецензии на первое издание «Камня» (1913) Гумилев писал о Мандельштаме: «Ради идеи Музыки он согласен предать мир»: «Останься пеной, Афродита,/И слово в музыку вернись» [3, с. 10].
Относительно слова и музыки новообращенный акмеист Мандельштам в 1913 году с Гумилевым согласился, написав в рецензии на «Фамиру-кифарэда» Иннокентия Анненского: «Для чего, в самом деле, тимпан и флейту, претворенные в слово, возвращать в первобытное состояние звука?» [3, с. 28]. То есть: слово, в музыку не возвращайся. Иными словами, мотив невоплощения в данной поэтической программе является способом утверждения бытия, «ненарушаемой связи».
Принятие не-воплощенности лирическим героем происходит и в стихотворении «Слух чуткий парус напрягает...». Перед нами все та же картина мифологического до-мира: «бездыханный месяц, «мертвенный холст», но с осознанием болезненности и странности этого мира, лирический герой принимает не-существование как данность. И здесь мы видим противоречие в сознании самого поэта. С одной стороны, Слово-плоти еще нет, но и принять мир, где не-Слово, подсознательно поэт не может: «Твой мир болезненный и странный, /Я принимаю, пустота!».
Программным для сборника является стихотворение «Раковина». «Раковина без жемчужин» – это авторский намек на пустоту «раковины», ее бесплодность, а значит, невоплощенность Слова. Но в последней строфе «раковина наполняется» «шепотами пены,/туманом, ветром и дождем». Символистская «не-нужность», «не-сговорчивость», словесная «без-жемчужность» постепенно в мотивах стихотворения заменяется органическими акмеистскими категориями неразрывности, связности, целостности.
Сопутствующими мотивами данного лейтмотива являются:
Мотив смерти. Одним из главных образов данного мотива является образ ночи, темноты. А именно, темного времени суток. Ночь противопоставлена дню и сопричастна невоплощенному Слову. Поэтому в стихотворении «Раковина» лирическое событие происходит в темное время суток: «Ночь, из пучины мировой…». Мотивы холода, серости, образы темного неба, смертельной тоски отсылают нас к творческой установке поэта – «запоздалого символиста».
Мотив похмелья,«опьянения» тесно связан с образами «красного вина», «вуали», «покрывала». «узора»: «Ткань, опьяненная собой»/ «Немного красного вина»// «И бирюзовая вуаль // Небрежно брошена на стуле» /«Запечатлеется на нем узор, // Неузнаваемый с недавних пор // Пускай мгновения стекает муть - // Узора милого не зачеркнуть». Похмелье в стихотворениях выступает как образец бессвязности, молчания, «которое тесно связано с философской категорией забвения». К примеру, в стихотворении «Медлительнее снежный улей» есть образ «ткани, опьяненной собой», как символ неги, «опьянения». Здесь же возникает образ улея как метафора поэтического творчества. Так как пчелы олицетворяют начало высшей мудрости, то в данном случае пчелы становятся универсальным символом поэтического слова, шире – самой поэзии.
Поэтому в некоторых стихотворениях возникает образ вина, винограда
(«Немного красного вина, немного солнечного мая/ И, тоненький бисквит ломая,/ Тончайших пальцев белизна» («Невыразимая печаль»), «Что мне делать с пьяною оравою» («Золотой»), «Кто, скажите мне, сознанье / Виноградом замутит / Если явь – Петра созданье / Медный всадник и гранит» («Дев полуночных отвага»); «С утра вино, а вечером похмелье,/ Как удержать напрасное веселье, / Румянец твой, о пьяная чума» («От легкой жизни мы сошли с ума»).
Параллельно с образом вина возникает образ розыкак символ одурманивания и одновременно боли («Вся комната напоена/ Истомой – сладкое лекарство»). В стихотворении «Я вздрагиваю от холода» возникает образ булавки («Что, если, над модной лавкою, / Мерцающая всегда,/ Мне в сердце длинной булавкою/Опустится вдруг звезда »). А в стихотворении «Лютеранин» «осенних роз мелькнула бутоньерка». т.е. сосуд, где находится роза, прицеплен булавкой. Из этого следует, что роза не только дурманит, но и укалывает. При помощи ассоциаций и семантических сцеплений роза и булавка приобретают единый семантический смысл – слово переживается в современности болезненно.
Из вышесказанного следует еще один мотив – мотив сна и безумия. Как и мотив опьянения, сон и безумие - это не столько средство забвения слова, но и причина падения слова, отделение звука от слова, утрата словом своего бытия: «В доме Эшеров Эдгара пела арфа/Безумный воду пил, очнулся и умолк» (стихотворение «Мы напряженного молчанья не выносим»).
Второй лейтмотив сборника – лейтмотив воплощения. В стихотворениях «Золотой», «Царское село», «Лютеранин», «Айя-София», «Notre Dame», «Старик», «Петербургские строфы», «Здесь я стою – я не могу иначе», «Дев полуночных отвага», «Бах», «Лютеранин», «В спокойных пригородах снег…», «Мы напряженного молчанья не выносим…», «Адмиралтейство», «Заснула чернь! Зияет площадь аркой..», «Европа» («Как средиземный краб или звезда морская. . .»), «Encyclica» ( «Есть обитаемая духом. ..»), «Аббат» («О, спутник вечного романа...»), «И поныне на Афоне.. », «Императорский виссон...», «Бессонница. Гомер. Тугие паруса…», «С веселым ржанием пасутся табуны…» и т.д. «не-воплощение» уже не является звеном поэтики. Апофатизм первой части сборника заменяется катафатизмом во второй. В вышеназванных стихотворениях утверждение сущности Слова происходит за счет наречий: здесь, уже, теперь; глаголов прошедшего, настоящего времени и его форм: отравлен, играл, потерял, выменял, зияет, твердят, есть, живет, пролегла и т.д.
Метафизические образы, темы первой части сборника сменяются конкретными реалиями-вещами, символистская туманность, прозрачность Трансцедентного воплощается в образах архитектуры, религии, искусства: «кинематограф», «купол Петра», «стихийный лабиринт».
Основными сопутствующими мотивами данного лейтмотива являются:
Мотивы «музыки»/«пения». Следует сказать, что данный мотив прослеживается во многих стихотворениях сборника. В стихотворениях символистской поэтики музыка, слово, тишина в совокупности являются органичным целым, воплощенным и не-воплощенным одновременно. «Отчего так мало музыки // И такая тишина», «Отчего душа так певуча»; «И несговорчиво поешь// <...>I Наполнишь шепотами пены»; «Где туман и тишина».
С мотивом «музыки»/«пения» связаны образы «колокола» и «колокольни»: «Огромный колокол зыбей», «С колокольни отуманенной // Кто-то снял колокола. <...> // Забытье неутоленное - // Дум туманный перезвон»; «И колокольни я люблю полет // <...> // И вся душа моя в колоколах // Но музыка от бездны не спасет!». С темой музыки и/или пения связаны также образы шуршащей листвы («Смутно-дышащими листьями // Черный ветер шелестит»; «Зашумит бумажной листвой»), бьющих часов («И вечность бьет на каменных часах»; «О маятник душ строг - // Качается глух, прям»; «...светлый циферблат сияет мне»).
Мотив узора. Мы уже ранее отмечали, что«узор» для поэта - это метафора творчества, это плетение слов и тем самым возвращение утраченной связи с другими культурами. Узор - это само слово, которое нужно «рассматривать как образ, то есть словесное представление. По существу, нет никакой разницы между словом и образом. Слово есть уже образ запечатанный» [6, с.190]. Так, как плетется ткань, так плетется и поэтическое творчество. С этим мотивом тесно связан образ веретена («Торопится, и грубо остановится, / и упадет веретено - / И невозможно встретиться, условиться, / и уклониться не дано»); образ челнока («На перламутровый челнок,/ Натягивая шелка нити,/ О, пальцы гибкие, начните/ Очаровательный урок»); образ вазы, «узорчатого платка»; образ рук. И здесь мы можем видеть противопоставление рук – ценителей слова, и рук «отважных дикарей» («белее белого твоя рука, пальцы рук неостывающих», «осторожною рукой/ позволено их переставить» «пальцы гибкие», «нежный лед руки чужой», «в пожатьи рук мучительный обряд»).
Руки – то, при помощи чего плетется ткань, следовательно, слово зависит от того, кто его носитель. В данном случае на примере стихотворений отмечаем не только наличие полемики между символистами и акмеистами, но и особость поэтики Слова.
Мотив света, радости. Наряду с тяжелыми мотивами похмелья, страха, падения присутствует в сборнике и мотив света. Данный мотив имеет непосредственное отношение к акмеизму и связан с поиском Логоса, истинного смысла слова. Отсюда «смеющийся хрусталь», «розовый огонь», «ледяные алмазы», «свет в сыром лесу», «фонари как факелы», звезды, огонь. К примеру, в стихотворении «Айя-София» перед нами образ храма: «Прекрасен храм, купающийся в мире,/ И сорок окон – света торжество». Автор посредством образа культурного сооружения утверждает Слова в бытии.
Лейтмотив перехода. Под «переходом» мы понимаем, с одной стороны, наличие диалога или полемики лирического героя с самим собой, с Другим и, с другой стороны, смену одного экзистенциального состояния Слова другим, его динамику. Отсюда мотивы перелета, переплыва, переходаСлова из одной телесной оболочки к другой: «Цветочная проснулась ваза и выплеснула свой хрусталь», «И тишину переплывает полночных птиц незвучный хор».
Лейтмотив перехода наблюдается в следующих стихотворениях: «Я вздрагиваю от холода», «Я ненавижу свет», «Нет, не луна», «Пешеход», «Казино», «Паденье – неизменный спутник страха».
В представленных стихотворениях основными мотивами являются:
Мотивы холода, страха. Страх для лирического героя – чувство настолько сильное и всеобъемлющее, что оно становится созвучно слову «судьба», «рок». («И страстно стучит рок в запретную дверь к нам»). Автором часто употребляются конструкции: «Мне холодно», «я спать хочу», «полуявь и полусон», «я вижу дурной сон», «бездыханное полотно». Отношение к страху двояко. С одной стороны, есть страх бездонной глубины, с другой – страх бездонной высоты. В первом случае речь идет о поэте-символисте, для которого не-воплощенное слово равно смерти, во втором – о поэте-акмеисте.
В стихотвореиии «Пешеход» лирический герой чувствует «непобедимый страх в присутствии таинственных высот», а в стихотворении «Казино» появляется образ бездны: «И бездыханная, как полотно, /Душа висит на бездною проклятой».
Мотив боли. Для символистов мазохизм, жажда сраданий –одна из основ мировоззрения. Поэтому мир в первых стихотворениях «болезненный и станный». В сборнике присутствуют такие образы, как булавка, игла, стрела, дротики, стрельчатая башня. («Взвиваются отчаянные дротики в руках отважных дикарей», «башни стрельчатой рост», «неба пустую грудь тонкой иглою рань»).
Заключение. Таким образом, на уровне тематической, мотивно-образной организации сборника мы можем проследить три тенденции, связанные со словесным воплощением и невоплощением. С одной стороны, в ранних стихотворениях происходит утверждение невоплощения, с другой стороны, в более поздних - творческая полемика, с третьей - в завершающих сборник стихотворениях – через архитектурные и природные образы утверждается Слово.
The article is devoted to the study of motivic structure of the collection "Stone" Osip Mandelstam. In the context of symbolism and acmeism researched and categorized the main reasons for the collection. In conclusion, a conclusion about the work of the poet's ambivalent attitude in relation to the philosophical and poetic installations.
Список литературы
1. Десятов В.В. Логос и музыка в диалоге н. Гумилева и о. Мандельштама/ В.В. Десятов //Филология и человек. - 2012. - №3
2. Кихней Л.Г. «Звучащая и говорящая плоть». Акмеисты о природе Слова/Л.Г. Кихней//Русская речь – 1998 - №1
3. Клинг O.A. Латентный символизм в «Камне» (1) (1913) Осипа Мандельштама/ O.A. Клинг // Филологические науки. – 1998. – №2.
4. Мандельштам, О. Сочинения: В 2 т. Т.1. Стихотворения. Переводы / О. Мандельштам. – М.: Художественная литература, 1990. – 638 с.
5. Пак Сун Юн. Органическая поэтика Осипа Мандельштама: автореф. дис... канд. фил. наук : 10.01.01 / Пак Сун Юн ; Росс. акад. наук. – Санкт-Петербург, 2007. – 30 с.
6. Пак Сун Юн. Проблема бытия-небытия в раннем творчестве О. Мандельштама: к рецепции философии А. Бергсона Пак Сун Юн // Русская литература. - 2007. - N 3. - С. 181-186.
7. Паперно, И. О природе поэтического слова / И.Паперно // Литературное обозрение. – 1991. – №1. – С. 29-36.
8. Струве, Н. Осип Мандельштам / Н.Струве. – Автоперевод. – М: Русский путь, 2011. – 308 с
Научный руководитель – Т.Е. Автухович, доктор филологических наук, заведующий кафедрой русской и зарубежной литературы.