Василий Андреевич ЖУКОВСКИЙ (1783 – 1852)
Сельское кладбище
Элегия
Уже бледнеет день, скрываясь за горою;
Шумящие стада толпятся над рекой;
Усталый селянин медлительной стопою
Идет, задумавшись, в шалаш спокойный свой.
В туманном сумраке окрестность исчезает...
Повсюду тишина; повсюду мертвый сон;
Лишь изредка, жужжа, вечерний жук мелькает,
Лишь слышится вдали рогов унылый звон.
Лишь дикая сова, таясь, под древним сводом
Той башни, сетует, внимаема луной,
На возмутившего полуночным приходом
Ее безмолвного владычества покой.
Под кровом черных сосн и вязов наклоненных,
Которые окрест, развесившись, стоят,
Здесь праотцы села, в гробах уединенных
Навеки затворясь, сном непробудным спят.
Денницы тихий глас, дня юного дыханье,
Ни крики петуха, ни звучный гул рогов,
Ни ранней ласточки на кровле щебетанье –
Ничто не вызовет почивших из гробов.
На дымном очаге трескучий огнь, сверкая,
Их в зимни вечера не будет веселить,
И дети резвые, встречать их выбегая,
Не будут с жадностью лобзаний их ловить.
Как часто их серпы златую ниву жали
И плуг их побеждал упорные поля!
Как часто их секир дубравы трепетали
И потом их лица кропилася земля!
Пускай рабы сует их жребий унижают,
Смеяся в слепоте полезным их трудам,
Пускай с холодностью презрения внимают
Таящимся во тьме убогого делам;
На всех ярится смерть – царя, любимца славы,
Всех ищет грозная... и некогда найдет;
Всемощныя судьбы незыблемы уставы:
И путь величия ко гробу нас ведет!
А вы, наперсники фортуны ослепленны,
Напрасно спящих здесь спешите презирать
За то, что гробы их непышны и забвенны,
Что лесть им алтарей не мыслит воздвигать.
Вотще над мертвыми, истлевшими костями
Трофеи зиждутся, надгробия блестят,
Вотще глас почестей гремит перед гробами –
Угасший пепел наш они не воспалят.
Ужель смягчится смерть сплетаемой хвалою
И невозвратную добычу возвратит?
Не слаще мертвых сон под мраморной доскою;
Надменный мавзолей лишь персть их бременит.
Ах! может быть, под сей могилою таится
Прах сердца нежного, умевшего любить,
И гробожитель-червь в сухой главе гнездится,
Рожденной быть в венце иль мыслями парить!
Но просвещенья храм, воздвигнутый веками,
Угрюмою судьбой для них был затворен,
Их рок обременил убожества цепями,
Их гений строгою нуждою умерщвлен.
Как часто редкий перл, волнами сокровенный,
В бездонной пропасти сияет красотой;
Как часто лилия цветет уединенно,
В пустынном воздухе теряя запах свой.
Быть может, пылью сей покрыт Гампден надменный,
Защитник сограждан, тиранства смелый враг;
Иль кровию граждан Кромвель необагренный,
Или Мильтон немой, без славы скрытый в прах.
Отечество хранить державною рукою,
Сражаться с бурей бед, фортуну презирать,
Дары обилия на смертных лить рекою,
В слезах признательных дела свои читать –
Того им не дал рок; но вместе преступленьям
Он с доблестями их круг тесный положил;
Бежать стезей убийств ко славе, наслажденьям
И быть жестокими к страдальцам запретил;
Таить в душе своей глас совести и чести,
Румянец робкия стыдливости терять
И, раболепствуя, на жертвенниках лести
Дары небесных муз гордыне посвящать.
Скрываясь от мирских погибельных смятений,
Без страха и надежд, в долине жизни сей,
Не зная горести, не зная наслаждений,
Они беспечно шли тропинкою своей.
И здесь спокойно спят под сенью гробовою –
И скромный памятник, в приюте сосн густых,
С непышной надписью и резьбою простою,
Прохожего зовет вздохнуть над прахом их.
Любовь на камне сем их память сохранила,
Их лета, имена потщившись начертать;
Окрест библейскую мораль изобразила,
По коей мы должны учиться умирать.
И кто с сей жизнию без горя расставался?
Кто прах свой по себе забвенью предавал?
Кто в час последний свой сим миром не пленялся
И взора томного назад не обращал?
Ах! нежная душа, природу покидая,
Надеется друзьям оставить пламень свой;
И взоры тусклые, навеки угасая,
Еще стремятся к ним с последнею слезой;
Их сердце милый глас в могиле нашей слышит;
Наш камень гробовой для них одушевлен;
Для них наш мертвый прах в холодной урне дышит,
Еще огнем любви для них воспламенен.
А ты, почивших друг, певец уединенный,
И твой ударит час, последний, роковой;
И к гробу твоему, мечтой сопровожденный,
Чувствительный придет услышать жребий твой.
Быть может, селянин с почтенной сединою
Так будет о тебе пришельцу говорить:
«Он часто по утрам встречался здесь со мною,
Когда спешил на холм зарю предупредить.
Там в полдень он сидел под дремлющею ивой,
Поднявшей из земли косматый корень свой;
Там часто, в горести беспечной, молчаливой,
Лежал, задумавшись, над светлою рекой;
Нередко ввечеру, скитаясь меж кустами, –
Когда мы с поля шли и в роще соловей
Свистал вечерню песнь,– он томными очами
Уныло следовал за тихою зарей.
Прискорбный, сумрачный, с главою наклоненной,
Он часто уходил в дубраву слезы лить,
Как странник, родины, друзей, всего лишенный,
Которому ничем души не усладить.
Взошла заря – но он с зарею не являлся,
Ни к иве, ни на холм, ни в лес не приходил;
Опять заря взошла – нигде он не встречался;
Мой взор его искал – искал – не находил.
Наутро пение мы слышим гробовое...
Несчастного несут в могилу положить.
Приблизься, прочитай надгробие простое,
Что память доброго слезой благословить».
Здесь пепел юноши безвременно сокрыли,
Что слава, счастие, не знал он в мире сем.
Но музы от него лица не отвратили,
И меланхолии печать была на нем.
Он кроток сердцем был, чувствителен душою –
Чувствительным творец награду положил.
Дарил несчастных он – чем только мог – слезою;
В награду от творца он друга получил.
Прохожий, помолись над этою могилой;
Он в ней нашел приют от всех земных тревог;
Здесь все оставил он, что в нем греховно было,
С надеждою, что жив его спаситель-бог.
1802
Вечер
Элегия
Ручей, виющийся по светлому песку,
Как тихая твоя гармония приятна!
С каким сверканием катишься ты в реку!
Приди, о Муза благодатна,
В венке из юных роз с цевницею златой;
Склонись задумчиво на пенистые воды
И, звуки оживив, туманный вечер пой
На лоне дремлющей природы.
Как солнца за горой пленителен закат,–
Когда поля в тени, а рощи отдаленны
И в зеркале воды колеблющийся град
Багряным блеском озаренны;
Когда с холмов златых стада бегут к реке
И рева гул гремит звучнее над водами;
И, сети склав, рыбак на легком челноке
Плывет у брега меж кустами;
Когда пловцы шумят, окликаясь по стругам,
И веслами струи согласно рассекают;
И, плуги обратив, по глыбистым браздам
С полей оратаи съезжают...
Уж вечер... облаков померкнули края,
Последний луч зари на башнях умирает;
Последняя в реке блестящая струя
С потухшим небом угасает.
Все тихо: рощи спят; в окрестности покой;
Простершись на траве под ивой наклоненной,
Внимаю, как журчит, сливаяся с рекой,
Поток, кустами осененный.
Как слит с прохладою растений фимиам!
Как сладко в тишине у брега струй плесканье!
Как тихо веянье зефира по водам
И гибкой ивы трепетанье!
Чуть слышно над ручьем колышется тростник;
Глас петела вдали уснувши будит селы;
В траве коростеля я слышу дикий крик,
В лесу стенанье филомелы...
Но что?.. Какой вдали мелькнул волшебный луч?
Восточных облаков хребты воспламенились;
Осыпан искрами во тьме журчащий ключ;
В реке дубравы отразились.
Луны ущербный лик встает из-за холмов...
О тихое небес задумчивых светило,
Как зыблется твой блеск на сумраке лесов!
Как бледно брег ты озлатило!
Сижу задумавшись; в душе моей мечты;
К протекшим временам лечу воспоминаньем...
О дней моих весна, как быстро скрылась ты
С твоим блаженством и страданьем!
Где вы, мои друзья, вы, спутники мои?
Ужели никогда не зреть соединенья?
Ужель иссякнули всех радостей струи?
О вы, погибши наслажденья!
О братья! о друзья! где наш священный круг?
Где песни пламенны и музам и свободе?
Где Вакховы пиры при шуме зимних вьюг?
Где клятвы, данные природе,
Хранить с огнем души нетленность братских уз?
И где же вы, друзья?.. Иль всяк своей тропою,
Лишенный спутников, влача сомнений груз,
Разочарованный душою,
Тащиться осужден до бездны гробовой?..
Один – минутный цвет – почил, и непробудно,
И гроб безвременный любовь кропит слезой.
Другой... о небо правосудно!..
А мы... ужель дерзнем друг другу чужды быть?
Ужель красавиц взор, иль почестей исканье,
Иль суетная честь приятным в свете слыть
Загладят в сердце вспоминанье
О радостях души, о счастье юных дней,
И дружбе, и любви, и музам посвященных?
Нет, нет! пусть всяк идет вослед судьбе своей,
Но в сердце любит незабвенных...
Мне рок судил: брести неведомой стезей,
Быть другом мирных сел, любить красы природы,
Дышать под сумраком дубравной тишиной
И, взор склонив на пенны воды,
Творца, друзей, любовь и счастье воспевать.
О песни, чистый плод невинности сердечной!
Блажен, кому дано цевницей оживлять
Часы сей жизни скоротечной!
Кто, в тихий утра час, когда туманный дым
Ложится по полям и холмы облачает
И солнце, восходя, по рощам голубым
Спокойно блеск свой разливает,
Спешит, восторженный, оставя сельский кров,
В дубраве упредить пернатых пробужденье
И, лиру соглася с свирелью пастухов,
Поет светила возрожденье!
Так, петь есть мой удел... но долго ль?.. Как узнать?..
Ах! скоро, может быть, с Минваною унылой
Придет сюда Альпин в час вечера мечтать
Над тихой юноши могилой!
1806
Певец во стане русских войнов
|
(Певец)
На поле бранном тишина; Огни между шатрами; Друзья, здесь светит нам луна, Здесь кров небес над нами. Наполним кубок круговой! Дружнее! руку в руку! Запьём вином кровавый бой И с падшими разлуку. Кто любит видеть в чашах дно, Тот бодро ищет боя... О всемогущее вино, Веселие героя!
(Воины)
Кто любит видеть в чашах дно, Тот бодро ищет боя... О всемогущее вино, Веселие героя!
(Певец)
Сей кубок чадам древних лет! Вам слава, наши деды! Друзья, уже могущих нет; Уж нет вождей победы; Их домы вихорь разметал; Их гробы срыли плуги; И пламень ржавчины сожрал Их шелемы и кольчуги; Но дух отцов воскрес в сынах; Их поприще пред нами... Мы там найдём их славный прах С их славными делами. Смотрите, в грозной красоте, Воздушными полками, Их тени мчатся в высоте Над нашими шатрами... О Святослав, бич древних лет, Се твой полёт орлиной. «Погибнем! мёртвым срама нет!» Гремит перед дружиной. |
И ты, неверных страх, Донской, С четой двух соименных, Летишь погибленный грозою На рать иноплеменных.
И ты, наш Пётр, в толпе вождей. Внимайте клич: Полтава! Орды пришельца снедь мечей, И мир взывает: слава! Давно ль, о хищник, пожирал Ты взором наши грады? Беги! твой конь и всадник пал; Твой след костей – громады; Беги! и стыд и страх сокрой В лесу с твоим Сарматом; Отчизны враг сопутник твой; Злодей владыке братом.
Но кто сей рьяный великан, Сей витязь полуночи? Друзья, на спящий вражий стан Вперил он страшно очи; Его завидя в облаках, Шумящим, смутным роем На снежных Альпов высотах Взлетели тени с воем; Бледнеет Галл, дрожит Сармат В шатрах от гневных взоров... О горе! горе, супостат! То грозный наш Суворов!
Хвала вам, чада прежних лет, Хвала вам, чада славы! Дружиной смелой вам во след Бежим на пир кровавый; Да мчится наш победный строй Пред нашими орлами; Да сеет, нам предтеча в бой, Погибель над врагами; Наполним кубок! меч во длань! Внимай нам, вечный Мститель! За гибель – гибель, брань – за брань, И казнь тебе, губитель! |
|
(Воины)
Наполним кубок! меч во длань! Внимай нам, вечный Мститель! За гибель – гибель, брань – за брань, И казнь тебе губитель!
(Певец)
Отчизне кубок сей, друзья! Страна, где мы впервые Вкусили сладость бытия, Поля, холмы родные, Родного неба милый свет, Знакомые потоки, Златые игры первых лет И первых лет уроки, Что вашу прелесть заменит? О родина святая, О родина святая, Какое сердце не дрожит, Тебя благословляя?
Там всё – там родных милый дом; Там наши жёны, чада; О нас их слёзы пред творцом; Мы жизни их ограда; Там девы – прелесть наших дней, сонм друзей бесценный, И царский трон, и прах царей, предков прах священный. За них, друзья, всю нашу кровь! На вражьи грянем силы: Да в чадах к родине любовь Зажгут отцов могилы.
(Воины)
За них, за них всю нашу кровь! На вражьи грянем силы; Да в чадах к родине любовь Зажгут отцов могилы.
(Певец)
Тебе сей кубок, русский царь! Цвети твоя держава; Священный трон сей наш алтарь; Пред ним обет наш: слава. Не изменим: мы от отцов Прияли верность с кровью; О царь; здесь сонм твоих певцов, К тебе горим любовью; Наш каждый ратник славянин; Все долгу здесь послушны; Бежит предатель сих дружин, И чужд им малодушный.
|
(Воины)
Не изменим: мы от отцов Прияли верность с кровью; О царь; здесь сонм твоих певцов, К тебе горим любовью; <…> (Певец)
Подымем чашу!.. Богу сил! О братья, на колена! Он искони благословил Славянские знамена. Бессильным щит его закон, И гибнущим спаситель; Всегда союзник правых он И гордых истребитель. О братья, взоры к небесам! Там жизни сей награда! Оттоль отец незримый нам Гласит: мужайтесь, чада!
Бессмертье, тихий, светлый брег, Наш путь – к нему стремленье. Покойся, кто свой кончил бег! Вы странники, терпенье! Блажен, кого постигнул бой! Пусть долго, с жизнью хилой, Старик трепещущей ногой Влачится над могилой; Сын брани мигом ношу в прах С могучих плеч свергает И, бодр, на молнийных крылах В мир лучший улетает.
А мы?.. Доверенность к творцу! Что б ни было – незримой Ведет нас к лучшему концу Стезей непостижимой. Ему, друзья, отважно вслед! Прочь, низкое! прочь, злоба! Дух бодрый на дороге бед, До самой двери гроба; В высокой доле – простота; Нежадность – в наслажденье; В союзе с ровным – правота; В могуществе – смиренье.
Обетам – вечность; чести – честь; Покорность – правой власти; Для дружбы – все, что в мире есть; Любви – весь пламень страсти; Утеха – скорби; просьбе – дань, Погибели – спасенье; Могущему пороку – брань; Бессильному – прзренье; Неправде – грозный правды глас; Заслуге – воздаянье; Спокойствие – в последний час; При гробе – упованье. |
|
О! будь же, русский бог, нам щит! Прострешь твою десницу – И мститель – гром твой раздробит Коня и колесницу. Как воск перед лицом огня, Растает враг пред нами... О страх карающего дня! Бродя окрест очами, Речет пришлец: «Врагов я зрел; И мнил: земли им мало; И взор их гибелью горел; Протек – врагов не стало!»
(Воины)
Речет пришлец: «Врагов я зрел; И мнил: земли им мало; И взор их гибелью горел; Протек – врагов не стало!»
(Певец)
Но светлых облаков гряда Уж утро возвещает; Уже восточная звезда Над холмами играет; Редеет сумрак; сквозь туман Проглянули равнины, И дальний лес, и тихий стан, И спящие дружины. О други, скоро!.. день грядет... Недвижны рати бурны... Но... Рок уж жребии берет Из таинственной урны. |
О новый день, когда твой свет Исчезнет за холмами, Скольмногих взор наш не найдет Меж нашими рядами!. . И он блеснул!.. Чу!.. вестовой Перун по холмам грянул; Внимайте: в поле шум глухой! Смотрите: стан воспрянул! И кони ржут, грызя бразды; И сторой сомкнулся с строем; И вождь летит перед ряды; И пышет ратник боем.
Друзья, прощанью кубок сей! И смело в бой кровавой Под вихорь стрел, под ряд мечей, За смертью иль за славой... О вы, которых и вдали Боготворим сердцами, Вам, вам все блага на земли! Щит промысла над вами!.. Всевышний царь, благослови! A вы, друзья, лобзанье В завет: здесь верныя любви, Там сладкого свиданья!
(Воины)
Всевышний царь, благослови! А вы, друзья, лобзанье В завет: здесь верныя любви, Там сладкого свиданья! 1813 |
Славянка
Элегия
Славянка[1] тихая, сколь ток приятен твой,
Когда, в осенний день, в твои глядятся воды
Холмы, одетые последнею красой
Полуотцветшия природы.
Спешу к твоим брегам... свод неба тих и чист;
При свете солнечном прохлада повевает;
Последний запах свой осыпавшийся лист
С осенней свежестью сливает.
Иду под рощею излучистой тропой;
Что шаг, то новая в глазах моих картина,
То вдруг сквозь чащу древ мелькает предо мной,
Как в дыме, светлая долина;
То вдруг исчезло все... окрест сгустился лес;
Все дико вкруг меня, и сумрак и молчанье;
Лишь изредка, струей сквозь темный свод древес.
Прокравшись, дневное сиянье
Верхи поблеклые и корни золотит;
Лишь, сорван ветерка минутным дуновеньем,
На сумраке листок трепещущий блестит,
Смущая тишину паденьем...
И вдруг пустынный храм в дичи передо мной;
Заглохшая тропа; кругом кусты седые;
Между багряных лип чернеет дуб густой
И дремлют ели гробовые.
Воспоминанье здесь унылое живет;
Здесь, к урне преклонясь задумчивой главою,
Оно беседует о том, чего уж нет,
С неизменяющей Мечтою.
Все к размышленью здесь влечет невольно нас;
Все в душу томное уныние вселяет;
Как будто здесь она из гроба важный глас
Давно минувшего внимает.
Сей храм, сей темный свод, сей тихий мавзолей,
Сей факел гаснущий и долу обращенный,
Все здесь свидетель нам, сколь блага наших дней,
Сколь все величия мгновенны.
И нечувствительно с превратности мечтой
Дружится здесь мечта бессмертия и славы:
Сей витязь, на руку склонившийся главой;
Сей громоносец двоеглавый,
Под шуйцей твердою седящий на щите;
Сия печальная семья кругом царицы;
Сии небесные друзья на высоте,
Младые спутники денницы...
О! сколь они, в виду сей урны гробовой,
Для унывающей души красноречивы:
Тоскуя ль полетит она за край земной –
Там все утраченные живы;
К земле ль наклонит взор – великий ряд чудес;
Борьба за честь; народ, покрытый блеском славным;
И мир, воскреснувший по манию небес,
Спокойный под щитом державным.
Но вкруг меня опять светлеет частый лес;
Опять река вдали мелькает средь долины,
То в свете, то в тени, то в ней лазурь небес,
То обращенных древ вершины.
И вдруг открытая равнина предо мной;
Там мыза, блеском дня под рощей озаренна;
Спокойное село над ясною рекой,
Гумно и нива обнаженна,
Все здесь оживлено: с овинов дым седой,
Клубяся, по браздам ложится и редеет,
И нива под его прозрачной пеленой
То померкает, то светлеет.
Там слышен на току согласный стук цепов;
Там песня пастуха и шум от стад бегущих;
Там медленно, скрипя, тащится ряд возов,
Тяжелый груз снопов везущих.
Но солнце катится беззнойное с небес;
Окрест него закат спокойно пламенеет;
Завесой огненной подернут дальний лес;
Восток безоблачный синеет.
Спускаюсь в дол к реке: брег темен надо мной,
И на воды легли дерев кудрявых тени;
Противный брег горит, осыпанный зарей;
В волнах блестят прибрежны сени;
То отраженный в них сияет мавзолей;
То холм муравчатый, увенчанный древами;
То ива дряхлая, до свившихся корней
Склонившись гибкими ветвями,
Сенистую главу купает в их струях;
Здесь храм между берез и яворов мелькает;
Там лебедь, притаясь у берега в кустах,
Недвижим в сумраке сияет.
Вдруг гладким озером является река;
Сколь здесь ее брегов пленительна картина;
В лазоревый кристалл слиясь вкруг челнока,
Яснеет вод ее равнина.
Но гаснет день... в тени склонился лес к водам;
Древа облечены вечерней темнотою;
Лишь простирается по тихим их верхам
Заря багряной полосою;
Лишь ярко заревом восточный брег облит,
И пышный дом царей на скате озлащенном,
Как исполин, глядясь в зерцало вод, блестит
В величии уединенном.
Но вечер на него покров накинул свой,
И рощи и брега, смешавшись, побледнели;
Последни облака, блиставшие зарей,
С небес, потухнув, улетели.
И воцарилася повсюду тишина;
Все спит... лишь изредка в далекой тьме промчится
Невнятный глас... или колыхнется волна...
Иль сонный лист зашевелится.
Я на брегу один... окрестность вся молчит...
Как привидение, в тумане предо мною
Семья младых берез недвижимо стоит
Над усыпленною водою.
Вхожу с волнением под их священный кров;
Мой слух в сей тишине приветный голос слышит;
Как бы эфирное там веет меж листов,
Как бы невидимое дышит;
Как бы сокрытая под юных древ корой,
С сей очарованной мешаясь тишиною,
Душа незримая подъемлет голос свой
С моей беседовать душою.
И некто урне сей безмолвный приседит;
И, мнится, на меня вперил он темны очи;
Без образа лицо, и зрак туманный слит
С туманным мраком полуночи.
Смотрю... и, мнится, все, что было жертвой лет,
Опять в видении прекрасном воскресает;
И все, что жизнь сулит, и все, чего в ней нет,
С надеждой к сердцу прилетает.
Но где он?.. Скрылось все... лишь только в тишине
Как бы знакомое мне слышится призванье,
Как будто Гений путь указывает мне
На неизвестное свиданье.
О! кто ты, тайный вождь? душа тебе вослед!
Скажи: бессмертный ли пределов сих хранитель
Иль гость минутный их? Скажи: земной ли свет
Иль небеса твоя обитель?..
И ангел от земли в сиянье предо мной
Взлетает; на лице величие смиренья;
Взор к небу устремлен; над юною главой
Горит звезда преображенья.
Помедли улетать, прекрасный сын небес;
Младая Жизнь в слезах простерта пред тобою...
Но где я?.. Все вокруг молчит... призрак исчез,
И небеса покрыты мглою.
Одна лишь смутная мечта в душе моей:
Как будто мир земной в ничто преобратился;
Как будто та страна знакомей стала ей,
Куда сей чистый ангел скрылся.
1815
|
Мина
Я знаю край! там негой дышит лес, Златой лимон горит во мгле древес, И ветерок жар неба холодит, И тихо мирт и гордо лавр стоит... Там счастье, друг! туда! туда Мечта зовет! Там сердцем я всегда!
Там светлый дом! на мраморных столбах Поставлен свод; чертог горит в лучах; И ликов ряд недвижимых стоит; И, мнится, их молчанье говорит... Там счастье, друг! туда! туда Мечта зовет! Там сердцем я всегда!
Гора там есть с заоблачной тропой! В туманах мул там путь находит свой; Драконы там мутят ночную мглу; Летит скала и воды на скалу!.. О друг, пойдем! туда! туда Мечта зовет!.. Но быть ли там когда?
1817 |
Песня
Минувших дней очарованье, Зачем опять воскресло ты? Кто разбудил воспоминанье И замолчавшие мечты? Шепнул душе привет бывалый; Душе блеснул знакомый взор; И зримо ей в минуту стало Незримое с давнишних пор.
О милый гость, святое Прежде, Зачем в мою теснишься грудь? Могу ль сказать: живи надежде? Скажу ль тому, что было: будь? Могу ль узреть во блеске новом Мечты увядшей красоту? Могу ль опять одеть покровом Знакомой жизни наготу?
Зачем душа в тот край стремится, Где были дни, каких уж нет? Пустынный край не населится, Не узрит он минувших лет; Там есть один жилец безгласный, Свидетель милой старины; Там вместе с ним все дни прекрасны В единый гроб положены.
1818 |
Невыразимое
(отрывок)
Что наш язык земной пред дивною природой?
С какой небрежною и легкою свободой
Она рассыпала повсюду красоту
И разновидное с единством согласила!
Но где, какая кисть ее изобразила?
Едва-едва одну ее черту
С усилием поймать удастся вдохновенью...
Но льзя ли в мертвое живое передать?
Кто мог создание в словах пересоздать?
Невыразимое подвластно ль выраженью?..
Святые таинства, лишь сердце знает вас.
Не часто ли в величественный час
Вечернего земли преображенья,
Когда душа смятенная полна
Пророчеством великого виденья
И в беспредельное унесена, –
Спирается в груди болезненное чувство,
Хотим прекрасное в полете удержать,
Ненареченному хотим названье дать –
И обессиленно безмолвствует искусство?
Что видимо очам – сей пламень облаков,
По небу тихому летящих,
Сие дрожанье вод блестящих,
Сии картины берегов
В пожаре пышного заката –
Сии столь яркие черты –
Легко их ловит мысль крылата,
И есть слова для их блестящей красоты
Но то, что слито с сей блестящей красотою, –
Сие столь смутное, волнующее нас,
Сей внемлемый одной душою
Обворожающего глас,
Сие к далекому стремленье,
Сей миновавшего привет
(Как прилетевшее незапно дуновенье
От луга родины, где был когда-то цвет
Святая молодость, где жило упованье),
Сие шепнувшее душе воспоминанье
О милом радостном и скорбном старины,
Сия сходящая святыня с вышины,
Сие присутствие Создателя в созданье –
Какой для них язык?.. Горе душа летит,
Все необъятное в единый вздох теснится,
И лишь молчание понятно говорит.
1819
БАЛЛАДЫ
Людмила
|
«Где ты, милый? Что с тобою? С чужеземною красою, Знать, в далекой стороне Изменил, неверный, мне, Иль безвременно могила Светлый взор твой угасила». Так Людмила, приуныв, К персям очи приклонив, На распутии вздыхала. «Возвратится ль он, – мечтала, – Из далеких, чуждых стран С грозной ратию славян?»
Пыль туманит отдаленье; Светит ратных ополченье; Топот, ржание коней; Трубный треск и стук мечей; Прахом панцыри покрыты; Шлемы лаврами обвиты; Близко, близко ратных строй; Мчатся шумною толпой Жены, чада, обрученны... «Возвратились незабвенны!..» А Людмила?.. Ждет-пождет... «Там дружину он ведет;
Сладкий час – соединенье!..» Вот проходит ополченье; Миновался ратных строй... Где ж, Людмила, твой герой? Где твоя, Людмила, радость? Ах! прости, надежда-сладость! Всё погибло: друга нет. Тихо в терем свой идет, Томну голову склонила: «Расступись, моя могила; |
Гроб, откройся; полно жить; Дважды сердцу не любить».
«Что с тобой, моя Людмила? – Мать со страхом возопила. – О, спокой тебя творец!» – «Милый друг, всему конец; Что прошло – невозвратимо; Небо к нам неумолимо; Царь небесный нас забыл... Мне ль он счастья не сулил? Где ж обетов исполненье? Где святое провиденье? Нет, немилостив творец; Всё прости, всему конец».
«О Людмила, грех роптанье; Скорбь – создателя посланье; Зла создатель не творит; Мертвых стон не воскресит». – «Ах! родная, миновалось! Сердце верить отказалось! Я ль, с надеждой и мольбой, Пред иконою святой Не точила слез ручьями? Нет, бесплодными мольбами Не призвать минувших дней; Не цвести душе моей.
Рано жизнью насладилась, Рано жизнь моя затмилась, Рано прежних лет краса. Что взирать на небеса? Что молить неумолимых? Возвращу ль невозвратимых?» – «Царь небес, то скорби глас! |
|
Дочь, воспомни смертный час; Кратко жизни сей страданье; Рай – смиренным воздаянье, Ад – бунтующим сердцам; Будь послушна небесам».
«Что, родная, муки ада? Что небесная награда? С милым вместе – всюду рай; С милым розно – райский край Безотрадная обитель. Нет, забыл меня спаситель!» Так Людмила жизнь кляла, Так творца на суд звала... Вот уж солнце за горами; Вот усыпала звездами Ночь спокойный свод небес; Мрачен дол, и мрачен лес.
Вот и месяц величавой Встал над тихою дубравой; То из облака блеснет, То за облако зайдет; С гор простерты длинны тени; И лесов дремучих сени, И зерцало зыбких вод, И небес далекий свод В светлый сумрак облеченны... Спят пригорки отдаленны, Бор заснул, долина спит... Чу!.. полночный час звучит.
Потряслись дубов вершины; Вот повеял от долины Перелетный ветерок... Скачет по полю ездок, Борзый конь и ржет и пышет. Вдруг... идут... (Людмила слышит) На чугунное крыльцо... Тихо брякнуло кольцо... Тихим шепотом сказали... (Все в ней жилки задрожали) То знакомый голос был, То ей милый говорил:
«Спит иль нет моя Людмила? Помнит друга иль забыла? Весела иль слезы льет? Встань, жених тебя зовет». – «Ты ль? Откуда в час полночи? Ах! едва прискорбны очи Не потухнули от слез. Знать, тронулся царь небес Бедной девицы тоскою. Точно ль милый предо мною? Где же был? Какой судьбой Ты опять в стране родной?»
«Близ Наревы дом мой тесный. Только месяц поднебесный |
Над долиною взойдет, Лишь полночный час пробьет – Мы коней своих седлаем, Темны кельи покидаем. Поздно я пустился в путь. Ты моя; моею будь... Чу! совы пустынной крики. Слышишь? Пенье, брачны лики. Слышишь? Борзый конь заржал. Едем, едем, час настал».
«Переждем хоть время ночи; Ветер встал от полуночи; Хладно в поле, бор шумит; Месяц тучами закрыт». – «Ветер буйный перестанет; Стихнет бор, луна проглянет; Едем, нам сто верст езды. Слышишь? Конь грызет бразды, Бьет копытом с нетерпенья. Миг нам страшен замедленья; Краткий, краткий дан мне срок; Едем, едем, путь далек».
«Ночь давно ли наступила? Полночь только что пробила. Слышишь? Колокол гудит». – «Ветер стихнул; бор молчит; Месяц в водный ток глядится; Мигом борзый конь домчится».– «Где ж, скажи, твой тесный дом?» – «Там, в Литве, краю чужом: Хладен, тих, уединенный, Свежим дерном покровенный; Саван, крест и шесть досток. Едем, едем, путь далек».
Мчатся всадник и Людмила. Робко дева обхватила Друга нежною рукой, Прислонясь к нему главой. Скоком, лётом по долинам, По буграм и по равнинам; Пышет конь, земля дрожит; Брызжут искры от копыт; Пыль катится вслед клубами; Скачут мимо них рядами Рвы, поля, бугры, кусты; С громом зыблются мосты.
«Светит месяц, дол сребрится; Мертвый с девицею мчится; Путь их к келье гробовой. Страшно ль, девица, со мной?» – «Что до мертвых? что до гроба? Мертвых дом – земли утроба». – «Чу! в лесу потрясся лист. Чу! в глуши раздался свист. Черный ворон встрепенулся; |
|
Вздрогнул конь и отшатнулся; Вспыхнул в поле огонек». – «Близко ль, милый?» – «Путь далек».
Слышат шорох тихих теней: В час полуночных видений, В дыме облака, толпой, Прах оставя гробовой С поздним месяца восходом, Легким, светлым хороводом В цепь воздушную свились; Вот за ними понеслись; Вот поют воздушны лики: Будто в листьях повилики Вьется легкий ветерок; Будто плещет ручеек.
«Светит месяц, дол сребрится; Мертвый с девицею мчится; Путь их к келье гробовой. Страшно ль, девица, со мной?» – «Что до мертвых? что до гроба? Мертвых дом – земли утроба».– «Конь, мой конь, бежит песок; Чую ранний ветерок; Конь, мой конь, быстрее мчися; Звезды утренни зажглися, Месяц в облаке потух. Конь, мой конь, кричит петух».
«Близко ль, милый?» – «Вот примчались». Слышут: сосны зашатались; Слышут: спал с ворот запор; Борзый конь стрелой на двор. Что же, что в очах Людмилы? Камней ряд, кресты, могилы, И среди них божий храм. Конь несется по гробам; Стены звонкий вторят топот; И в траве чуть слышный шепот, Как усопших тихий глас...
Вот денница занялась. Что же чудится Людмиле? К свежей конь примчась могиле, Бух в нее и с седоком. Вдруг – глухой подземный гром; Страшно доски затрещали; Кости в кости застучали; Пыль взвилася; обруч хлоп; Тихо, тихо вскрылся гроб... Что же, что в очах Людмилы?.. Ах, невеста, где твой милый? Где венчальный твой венец? Дом твой – гроб; жених – мертвец.
Видит труп оцепенелый: Прям, недвижим, посинелый, Длинным саваном обвит. Страшен милый прежде вид; |
Впалы мертвые ланиты; Мутен взор полуоткрытый; Руки сложены крестом. Вдруг привстал... манит перстом. «Кончен путь: ко мне, Людмила; Нам постель – темна могила; Завес – саван гробовой; Сладко спать в земле сырой».
Что ж Людмила?.. Каменеет, Меркнут очи, кровь хладеет, Пала мертвая на прах. Стон и вопли в облаках; Визг и скрежет под землею; Вдруг усопшие толпою Потянулись из могил; Тихий, страшный хор завыл: «Смертных ропот безрассуден; Царь всевышний правосуден; Твой услышал стон творец; Час твой бил, настал конец».
1808
Светлана А.А.Воейковой Раз в крещенский вечерок Девушки гадали: За ворота башмачок, Сняв с ноги, бросали; Снег пололи; под окном Слушали; кормили Счетным курицу зерном; Ярый воск топили; В чашу с чистою водой Клали перстень золотой, Серьги изумрудны; Расстилали белый плат И над чашей пели в лад Песенки подблюдны.
Тускло светится луна В сумраке тумана – Молчалива и грустна Милая Светлана. «Что, подруженька, с тобой? Вымолви словечко; Слушай песни круговой; Вынь себе колечко. Пой, красавица: «Кузнец, Скуй мне злат и нов венец, Скуй кольцо златое; Мне венчаться тем венцом, Обручаться тем кольцом При святом налое».
«Как могу, подружки, петь? Милый друг далєко; Мне судьбина умереть В грусти одинокой. Год промчался – вести нет; |
|
Он ко мне не пишет; Ах! а им лишь красен свет, Им лишь сердце дышит. Иль не вспомнишь обо мне? Где, в какой ты стороне? Где твоя обитель? Я молюсь и слезы лью! Утоли печаль мою, Ангел-утешитель».
Вот в светлице стол накрыт Белой пеленою; И на том столе стоит Зеркало с свечою; Два прибора на столе. «Загадай, Светлана; В чистом зеркала стекле В полночь, без обмана Ты узнаешь жребий свой: Стукнет в двери милый твой Легкою рукою; Упадет с дверей запор; Сядет он за свой прибор Ужинать с тобою».
Вот красавица одна; К зеркалу садится; С тайной робостью она В зеркало глядится; Темно в зеркале; кругом Мертвое молчанье; Свечка трепетным огнем Чуть лиет сиянье... Робость в ней волнует грудь, Страшно ей назад взглянуть, Страх туманит очи... С треском пыхнул огонек, Крикнул жалобно сверчок, Вестник полуночи.
Подпершися локотком, Чуть Светлана дышит... Вот... легохонько замком Кто-то стукнул, слышит; Робко в зеркало глядит: За ее плечами Кто-то, чудилось, блестит Яркими глазами... Занялся от страха дух... Вдруг в ее влетает слух Тихий, легкий шепот: «Я с тобой, моя краса; Укротились небеса; Твой услышан ропот!»
Оглянулась... милый к ней Простирает руки. «Радость, свет моих очей, Нет для нас разлуки. Едем! Поп уж в церкви ждет |
С дьяконом, дьячками; Хор венчальну песнь поет; Храм блестит свечами». Был в ответ умильный взор; Идут на широкий двор, В ворота тесовы; У ворот их санки ждут; С нетерпеньем кони рвут Повода шелковы.
Сели... кони с места враз; Пышут дым ноздрями; От копыт их поднялась Вьюга над санями. Скачут... пусто все вокруг, Степь в очах Светланы: На луне туманный круг; Чуть блестят поляны. Сердце вещее дрожит; Робко дева говорит: «Что ты смолкнул, милый?» Ни полслова ей в ответ: Он глядит на лунный свет, Бледен и унылый.
Кони мчатся по буграм; Топчут снег глубокий... Вот в сторонке божий храм Виден одинокий; Двери вихорь отворил; Тьма людей во храме; Яркий свет паникадил Тускнет в фимиаме; На средине черный гроб; И гласит протяжно поп: «Буди взят могилой!» Пуще девица дрожит, Кони мимо; друг молчит, Бледен и унылый.
Вдруг метелица кругом; Снег валит клоками; Черный вран, свистя крылом, Вьется над санями; Ворон каркает: п е ч а л ь! Кони торопливы Чутко смотрят в черну даль, Подымая гривы; Брезжит в поле огонек; Виден мирный уголок, Хижинка под снегом. Кони борзые быстрей, Снег взрывая, прямо к ней Мчатся дружным бегом.
Вот примчалися... и вмиг Из очей пропали: Кони, сани и жених Будто не бывали. Одинокая, впотьмах, |
|
Брошена от друга, В страшных девица местах; Вкруг метель и вьюга. Возвратиться – следу нет... Виден ей в избушке свет: Вот перекрестилась; В дверь с молитвою стучит... Дверь шатнулася... скрыпит... Тихо растворилась.
Что ж? В избушке гроб; накрыт Белою запоной; Спасов лик в ногах стоит; Свечка пред иконой... Ах! Светлана, что с тобой? В чью зашла обитель? Страшен хижины пустой Безответный житель. Входит с трепетом, в слезах; Пред иконой пала в прах, Спасу помолилась; И с крестом своим в руке Под святыми в уголке Робко притаилась.
Все утихло... вьюги нет... Слабо свечка тлится, То прольет дрожащий свет, То опять затмится... Все в глубоком, мертвом сне, Страшное молчанье... Чу, Светлана!.. в тишине Легкое журчанье... Вот глядит: к ней в уголок Белоснежный голубок С светлыми глазами, Тихо вея, прилетел, К ней на перси тихо сел, Обнял их крылами.
Смолкло все опять кругом... Вот Светлане мнится, Что под белым полотном Мертвец шевелится... Сорвался покров; мертвец (Лик мрачнее ночи) Виден весь – на лбу венец, Затворены очи. Вдруг... в устах сомкнутых стон; Силится раздвинуть он Руки охладелы... Что же девица?.. Дрожит... Гибель близко... но не спит Голубочек белый.
Встрепенулся, развернул Легкие он крилы; К мертвецу на грудь вспорхнул.. Всей лишенный силы, Простонав, заскрежетал |
Страшно он зубами И на деву засверкал Грозными очами... Снова бледность на устах; В закатившихся глазах Смерть изобразилась... Глядь, Светлана... о творец! Милый друг ее – мертвец! Ах! ...и пробудилась.
Где ж?.. У зеркала, одна Посреди светлицы; В тонкий занавес окна Светит луч денницы; Шумным бьет крылом петух, День встречая пеньем; Все блестит... Светланин дух Смутен сновиденьем. «Ах! ужасный, грозный сон! Не добро вещает он – Горькую судьбину; Тайный мрак грядущих дней, Что сулишь душе моей, Радость иль кручину?»
Села (тяжко ноет грудь) Под окном Светлана; Из окна широкий путь Виден сквозь тумана; Снег на солнышке блестит, Пар алеет тонкий... Чу!.. в дали пустой гремит Колокольчик звонкий; На дороге снежный прах; Мчат, как будто на крылах, Санки кони рьяны; Ближе; вот уж у ворот; Статный гость к крыльцу идет.. Кто?.. Жених Светланы.
Что же твой, Светлана, сон, Прорицатель муки? Друг с тобой; все тот же он В опыте разлуки; Та ж любовь в его очах, Те ж приятны взоры; Те ж на сладостных устах Милы разговоры. Отворяйся ж, божий храм; Вы летите к небесам, Верные обеты; Соберитесь, стар и млад; Сдвинув звонки чаши, в лад Пойте: многи леты! ________________
Улыбнись, моя краса, На мою балладу; В ней большие чудеса, Очень мало складу. |
|
Взором счастливый твоим, Не хочу и славы; Слава – нас учили – дым; Свет – судья лукавый. Вот баллады толк моей: «Лучший друг нам в жизни сей Вера в провиденье. Благ зиждителя закон: Здесь несчастье – лживый сон; Счастье – пробужденье».
|
О! не знай сих страшных снов Ты, моя Светлана... Будь, создатель, ей покров! Ни печали рана, Ни минутной грусти тень К ней да не коснется; В ней душа как ясный день; Ах! да пронесется Мимо – бедствия рука; Как приятный ручейка Блеск на лоне луга, Будь вся жизнь ее светла, Будь веселость, как была, Дней ее подруга. 1813 |
Ивиковы журавли
|
На Посидонов пир веселый, Куда стекались чада Гелы Зреть бег коней и бой певцов, Шел Ивик, скромный друг богов. Ему с крылатою мечтою Послал дар песней Аполлон: И с лирой, с легкою клюкою, Шел, вдохновенный, к Истму он.
Уже его открыли взоры Вдали Акрокоринф и горы, Слиянны с синевой небес. Он входит в Посидонов лес... Все тихо: лист не колыхнется; Лишь журавлей по вышине Шумящая станица вьется В страны полуденны к весне.
«О спутники, ваш рой крылатый, Досель мой верный провожатый, Будь добрым знамением мне. Сказав: прости! родной стране, Чужого брега посетитель, Ищу приюта, как и вы; Да отвратит Зевес-хранитель Беду от странничьей главы».
И с твердой верою в Зевеса Он в глубину вступает леса; Идет заглохшею тропой... И зрит убийц перед собой. Готов сразиться он с врагами; Но час судьбы его приспел: Знакомый с лирными струнами, Напрячь он лука не умел.
|
К богам и к людям он взывает... Лишь эхо стоны повторяет – В ужасном лесе жизни нет. «И так погибну в цвете лет, Истлею здесь без погребенья И не оплакан от друзей; И сим врагам не будет мщенья Ни от богов, ни от людей».
И он боролся уж с кончиной... Вдруг... шум от стаи журавлиной; Он слышит (взор уже угас) Их жалобно-стенящий глас. «Вы, журавли под небесами, Я вас в свидетели зову! Да грянет, привлеченный вами, Зевесов гром на их главу»
И труп узрели обнаженный: Рукой убийцы искаженны Черты прекрасного лица. Коринфский друг узнал певца. «И ты ль недвижим предо мною? И на главу твою, певец, Я мнил торжественной рукою Сосновый положить венец».
И внемлют гости Посидона, Что пал наперсник Аполлона... Вся Греция поражена; Для всех сердец печаль одна. И с диким ревом исступленья Пританов окружил народ, И вопит: «Старцы, мщенья, мщенья! Злодеям казнь, их сгибни род!» |
|
Но где их след? Кому приметно Лицо врага в толпе несметной Притекших в Посидонов храм? Они ругаются богам. И кто ж – разбойник ли презренный Иль тайный враг удар нанес? Лишь Гелиос то зрел священный, Все озаряющий с небес.
С подъятой, может быть, главою, Между шумящею толпою, Злодей сокрыт в сей самый час И хладно внемлет скорби глас; Иль в капище, склонив колени, Жжет ладан гнусною рукой; Или теснится на ступени Амфитеатра за толпой,
Где, устремив на сцену взоры (Чуть могут их сдержать подпоры), Пришед из ближних, дальних стран, Шумя, как смутный океан, Над рядом ряд, сидят народы; И движутся, как в бурю лес, Людьми кипящи переходы, Всходя до синевы небес.
И кто сочтет разноплеменных, Сим торжеством соединенных? Пришли отвсюду: от Афин, От древней Спарты, от Микин, С пределов Азии далекой, С Эгейских вод, с Фракийских гор. И сели в тишине глубокой, И тихо выступает хор.
По древнему обряду, важно, Походкой мерной и протяжной, Священным страхом окружен, Обходит вкруг театра он. Не шествуют так персти чада; Не здесь их колыбель была. Их стана дивная громада Предел земного перешла.
Идут с поникшими главами И движут тощими руками Свечи, от коих темный свет; И в их ланитах крови нет; Их мертвы лица, очи впалы; И свитые меж их власов Эхидны движут с свистом жалы, Являя страшный ряд зубов.
И стали вкруг, сверкая взором; И гимн запели диким хором, |
В сердца вонзающий боязнь; И в нем преступник слышит: казнь! Гроза души, ума смутитель, Эринний страшный хор гремит; И, цепенея, внемлет зритель; И лира, онемев, молчит:
«Блажен, кто незнаком с виною, Кто чист младенчески душою! Мы не дерзнем ему вослед; Ему чужда дорога бед... Но вам, убийцы, горе, горе! Как тень, за вами всюду мы, С грозою мщения во взоре, Ужасные созданья тьмы.
Не мните скрыться – мы с крылами; Вы в лес, вы в бездну – мы за вами; И, спутав вас в своих сетях, Растерзанных бросаем в прах. Вам покаянье не защита; Ваш стон, ваш плач – веселье нам; Терзать вас будем до Коцита, Но не покинем вас и там».
И песнь ужасных замолчала; И над внимавшими лежала, Богинь присутствием полна, Как над могилой, тишина. И тихой, мерною стопою Они обратно потекли, Склонив главы, рука с рукою, И скрылись медленно вдали.
И зритель – зыблемый сомненьем Меж истиной и заблужденьем – Со страхом мнит о Силе той, Которая, во мгле густой Скрывался, неизбежима, Вьет нити роковых сетей, Во глубине лишь сердца зрима, Но скрыта от дневных лучей.
И всё, и всё еще в молчанье... Вдруг на ступенях восклицанье: «Парфений, слышишь?.. Крик вдали – То Ивиковы журавли!..» И небо вдруг покрылось тьмою; И воздух весь от крыл шумит; И видят... черной полосою Станица журавлей летит.
«Что? Ивик!..» Все поколебалось – И имя Ивика помчалось Из уст в уста... шумит народ, Как бурная пучина вод. «Наш добрый Ивик! наш сраженный Врагом незнаемым поэт!.. Что, что в сем слове сокровенно? И что сих журавлей полет?» |
|
И всем сердцам в одно мгновенье, Как будто свыше откровенье, Блеснула мысль: «Убийца тут; То Эвменид ужасных суд; Отмщенье за певца готово; Себе преступник изменил. К суду и тот, кто молвил слово, И тот, кем он внимаем был!»
|
И, бледен, трепетен, смятенный, Незапной речью обличенный, Исторгнут из толпы злодей: Перед седалище судей
Он привлечен с своим клевретом; Смущенный вид, склоненный взор И тщетный плач был их ответом; И смерть была им приговор. 1813 |
Лесной царь
Кто скачет, кто мчится под хладною мглой?
Ездок запоздалый, с ним сын молодой.
К отцу, весь издрогнув, малютка приник;
Обняв, его держит и греет старик.
«Дитя, что ко мне ты так робко прильнул?»
«Родимый, лесной царь в глаза мне сверкнул:
Он в темной короне, с густой бородой».
«О нет, то белеет туман над водой».
«Дитя, оглянися; младенец, ко мне;
Веселого много в моей стороне;
Цветы бирюзовы, жемчужны струи;
Из золота слиты чертоги мои».
«Родимый, лесной царь со мной говорит:
Он золото, перлы и радость сулит».
«О нет, мой младенец, ослышался ты:
То ветер, проснувшись, колыхнул листы».
«Ко мне, мой младенец; в дуброве моей
Узнаешь прекрасных моих дочерей:
При месяце будут играть и летать,
Играя, летая, тебя усыплять».
«Родимый, лесной царь созвал дочерей:
Мне, вижу, кивают из темных ветвей».
«О нет, все спокойно в ночной глубине:
То ветлы седые стоят в стороне».
«Дитя, я пленился твоей красотой:
Неволей иль волей, а будешь ты мой».
«Родимый, лесной царь нас хочет догнать;
Уж вот он: мне душно, мне тяжко дышать».
Ездок оробелый не скачет, летит;
Младенец тоскует, младенец кричит;
Ездок подгоняет, ездок доскакал...
В руках его мертвый младенец лежал.
1818
Вопросы
- Какой вклад вносит Жуковский в развитие сентиментальной элегии? Охарактеризуйте жанровое содержание элегии, элегическое мироощущение. Как элегическое состояние души лирического героя передается в пейзаже? Выделите ключевые слова, образы, мотивы, характерные для данного жанра. Можно ли считать «меланхолию» условным поэтическим образом или же это реальное психическое состояние лирического героя? Какую роль в передаче эмоционального состояния лирического героя играют вопросы и восклицания, оценочные эпитеты, воспоминания, мысли о близкой смерти? Проанализируйте с точки зрения жанровой поэтики оду-элегию «Певец во стане русских воинов»: как сочетаются одическое и элегическое начало? Как в батальной живописи проявляются одическое витийство, дидактическая направленность? Что в произведении идет от элегии?
- Жуковский разработал новый поэтический язык. Каковы его основные приемы? Какую роль в суггестивном воздействии на читателя играют аллитерации? Найдите примеры таких аллитераций. Как Жуковский использует традиционные поэтические фигуры и тропы? Какую роль играет техника вариативности (синтаксического параллелизма), повторы? Проанализируйте поэтическую семантику Жуковского: в каком значении использует поэт слова – в прямом или символическом: Как актуализирует ассоциативные значения слов? Как обыгрывает многозначность слова и его эмоциональную окраску? Как в стихах передается мысль о невыразимости человеческих переживаний, какую роль в этом играет стиль намеков и недомолвок, как эта интенция поэта реализуется на уровне лексики? Приведите примеры синкретической передачи впечатлений. Обратите внимание на такие ключевые слова, как тихий, тайный.
- Как в балладах Жуковского проявляется романтическое умонастроение поэта? Какую роль в воплощении такого умонастроения играет эстетика фантастического и ужасного? Что характеризует романтический образ природы в балладах Жуковского? Как Жуковский добивается изобразительной точности в описаниях природы? Как передается субъективность поэта, его лирическое чувство? Как вы понимаете слова В.Г.Белинского: «Изображаемая Жуковским природа – романтическая природа, дышащая таинственной жизнию души и сердца, исполненная высшего смысла и значения»? Как в этой характеристике проявляется генетическая преемственность романтизма Жуковского и русского сентиментализма?
- Проанализируйте метрику Жуковского: какие размеры он использует? Применялись ли они в русской поэзии прежде? Как разнообразит строфику? Как добивается мелодического звучания стихов?
[1] Славянка – река в Павловске. Здесь описываются некоторые виды ее берегов, и в особенности два памятника, произведение знаменитого Мартоса. Первый из них воздвигнут государынею вдовствующею императрицею в честь покойного императора Павла. В уединенном храме, окруженном густым лесом, стоит пирамида: на ней медальон с изображением Павла; перед ним гробовая урна, к которой преклоняется величественная женщина в короне и порфире царской; на пьедестале изображено в барельефе семейство императорское: государь Александр представлен сидящим; голова его склонилась на правую руку, и левая рука опирается на щит, на коем изображен двуглавый орел; в облаках видны две тени: одна летит на небеса, другая летит с небес, навстречу первой. – Спустясь к реке Славянке (сливающейся перед самым дворцом в небольшое озеро), находишь молодую березовую рощу: эта роща называется семейственною, ибо в ней каждое дерево означает какое-нибудь радостное происшествие в высоком семействе царском. Посреди рощи стоит уединенная урна Судьбы. Далее, на самом берегу Славянки, под тенью дерев, воздвигнут прекрасный памятник великой княгине Александре Павловне. Художник умел в одно время изобразить и прелестный характер и безвременный конец ее; вы видите молодую женщину, существо более небесное, нежели земное; она готова покинуть мир сей; она еще не улетела, но душа ее смиренно покорилась призывающему ее гласу; и взоры и рука ее, подъятые к небесам, как будто говорят: да будет воля твоя. Жизнь, в виде юного Гения, простирается у ее ног и хочет удержать летящую; но она ее не замечает; она повинуется одному Небу – и уже над головой ее сияет звезда новой жизни. (Прим. Жуковского.)