§1. Психоаналитическое литературоведение

 

Психоанализ был введен в литературоведениесамим З. Фрейдом. Его обращение к художественным произведениям преследовало цели:

– выяснить, как специфическая сексуальность обусловливает своеобразное течение творческих процессов, как психические комплексы художника преломляются в его произведениях («Достоевский и отцеубийство», 1928);

– вскрыть комплексы сферы психического («Тема трех шкатулок», 1912).

Таким образом, З. Фрейд видел два возможных объекта анализа:

1) личность художника (текст – материал для диагностики патологии),

2) сам литературный текст (его автор выступает в качестве интерпретатора-аналитика[1]).

В интерпретации оказывались значимыми тематический, образный строй, отбор художественного материала и его мотивация, схема действий персонажей, механизмы их поступков.

Психоанализ стремится выявить следующие психические комплексы:

«1) влечение к матери и связанное с ним агрессивное чувство к отцу у мальчиков (комплекс Эдипа), а у девочек – влечение к отцу и ревность к матери (комплекс Электры);

2)  стремление к смерти, с которым борется инстинкт самосохранения (инстинкт смерти и инстинкт жизни);

3) принцип удовольствия, входящий в противоречие с принципом реальности;

4) чувство вины и страх кастрации»[2].

Если психоанализ произведения связан с поиском знаков-символов, свидетельствующих о психическом комплексе автора, то он имеет отношение к психобиографии, к психологии творчества. Последователи З.Фрейда привлекали в качестве материала для психоанализа, кроме художественных произведений, биографические и автобиографические документы, строя свою интерпретацию на субъективном толковании символов. Не случайно такой подход к анализу литературы вызывал скепсис у большинства литературоведов.

Постфрейдовский литературоведческий психоанализ постепенно отходил от изначального примитивизма, связанного с диагностикой комплексов творческой личности. Позитивный сдвиг наметился в связи с четкой классификацией объекта интерпретации. В рамках психоаналитического подхода таким объектом могут выступать:

– личность автора,

– содержание текста,

– форма текста (и любой его элемент),

– рецепция текста (восприятие интерпретатора).

Психоанализ плодотворен только при текстологической ориентации (так называемая литературная интерпретация текстологической направленности). В рамках такого подхода интерпретатор для реконструкции вытесненных содержаний апеллирует не к внешним (внетекстовым документальным), а к самим фантазийным реалиям, явленным в произведении. Следовательно, «исследователь задается вопросом, был ли известен реальному автору подтекст его произведения и связано ли латентное значение текста с динамикой влечений автора»[3].

В русскоязычном литературоведении этот текстологический психоаналитический подход мало разработан, несмотря на то что психоанализ литературного творчества в России уже пережил «две волны» – в 20-е гг. (И.Д. Ермаков, Н.Е. Осипов, И.А. Бернштейн) и 90-е гг. ХХ в. (А.И. Белкин, А.И. Кругликов, С.Н. Зимовец).  

К психоаналитическим интерпретациям литературы можно отнести монографию А. Пекуровской «Страсти по Достоевскому: Механизмы желаний сочинителя» (2004). Это мемуары, выстроенные на основательном биографическом, художественном, историко-литературном, литературоведческом материале – идеях и фантазиях Достоевского и его интерпретаторов. Интенция Пекуровской – выстроить «модель того, что могло иметь место в сознании (и подсознании) сочинителя, то есть могло быть реально доступно его (и всякому) опыту»[4].

Психоаналитический ход в данном случае связан с реконструкцией (моделированием) того, как внутренний опыт искажает внешние импульсы и стимулирует «тайное желание» Достоевского-писателя «по-новому проиграть свою биографию»[5] в произведениях. Вне общей оценки этого труда А. Пекуровской очевидно, что в случаях специального «препарирования» романов Достоевского ее психоанализ максимально текстологичен и дополняет литературоведческие трактовки (приемов двойничества, множественности повествовательных инстанций).   

Анализ «психотипов» (во фрейдовско-лакановской психоаналитической традиции) также может расцениваться как альтернативно-дополнительная стратегия в литературоведческом анализе психологизма[6]. Примером тому является статья С.Н. Зимовца о тургеневской героине[7]. Благодаря избранному ракурсу психоаналитик проясняет психологическую сущность женских и мужских героев Тургенева-романиста, их неспособность к счастью и гармоничной любви. С.Н. Зимовец развенчивает миф о гиперслабости тургеневского «русского человека на rendez-vous» благодаря корректировке образа героини. Ее психологическая сущность связана с аффектом избыточных ожиданий от мужчины, с «состоянием фундаментальной недостижимости» желания[8], которые «конвертируются» в форму «преследующего дискурса», «девальвирующего мужское». За терминологической перегруженностью статьи С.Н. Зимовца («квазивагинальный зов», «кастрация мужского» и проч.) стоит четкая концепция аффектированности тургеневской героини, сублимирующей эротическую энергию в революционную или религиозную.

Примером родственного подхода является и работа В. Колотаева «Поэтика деструктивного эроса» (2001). «Аналитическая стратегия чтения», по словам исследователя, обусловлена «желанием рассмотреть произведение литературы вне идеологического контекста, как феномен напряженных и не всегда понятных ни самому писателю, ни тем более окружающим состояний психической жизни индивида, встроенного в язык той или иной культуры»[9]. Методологический прорыв в данном случае обеспечивается тем, что ведется наблюдение за динамикой языка художественного произведения. В. Колотаевым язык понимается как движущаяся система с двумя противоборствующими потоками: Эроса и Танатоса («Что делать?» Н.Г. Чернышевского, «Муму» И.С. Тургенева), материнского-языческого и отцовского-религиозного (в творчестве Л.Н. Толстого), власти и желания («Мать» М. Горького).

 

Архетипическая методология анализа литературы сформировалась благодаря концепции глубинной (аналитической) психологии К.-Г. Юнга, ученика З. Фрейда. К.-Г. Юнг пересмотрел фрейдистскую структуру «содержаний бессознательного», дополнив ее уровнем коллективного бессознательного, что привело к переосмыслению работы психического механизма в целом. Юнговскую реформу можно свести к следующим положениям:

1. Психика складывается из сознания и бессознательного (индивидуального и коллективного), питается энергией взаимодействия этих противоположностей.
2. Личностное и коллективное бессознательное – поле движения архетипов.
3. Архетипы – основные неосознаваемые средства трансляции коллективного психологического опыта. Они наследуются на уровне нейронных структур мозга и становятся «активно действующими установками, определяющими мысли и чувства каждого человека»[10].
4. Архетипы – первичные схемы образов, мифологические персонификации (Мать, Дитя, Персона и др.) подавляемых сторон личности. Они – ступени индивидуации, т.е. процесса выделения личного сознания из коллективного бессознательного и постепенного изменения соотношения между сознательным и бессознательным  с целью их гармонизации[11].
5. Психологические кризисы человека – проявления дисгармоничного взаимодействия сознания и бессознательного. Восстановление психического равновесия (индивидуация) есть смысл существования человека (и цель психоанализа).

В результате «мифология полностью совпадает с психологией и эта мифологизированная психология оказывается только самоописанием души, пробуждающейся к сознательному существованию, только историей взаимоотношений сознательного и бессознательного начал в личности, процессом их постепенной гармонизации»[12].

Литература, по К.-Г. Юнгу, – одна из возможных форм реализации архетипов и, следовательно, высшая форма выражения глубин всеобщего духа. Но не каждое произведение архетипично и, в этом смысле, приобщено к общечеловеческому бессознательному. Только визионарный художник отражает этот опыт коллектива, поскольку фиксирует не только свой сознательно осмысленный опыт (как писатель психологического типа), но и воссоздает в тексте страхи, сны, предчувствия, восходящие к коллективной психологии.

Вне рациональной установки автора архетипическую инструментовку могут получить сюжет, мотив, образ, деталь. В этом случае базовым будет архетипический смысл, на который налагаются более поздние напластования – мифологические, религиозные, научные, индивидуальные. Цель интерпретации визионарного текста – выявить индивидуально-авторскую специфику архетипа[13].

Результативность мифокритического подхода (психоаналитического и архетипического) демонстрирует В.Н. Топоров. Его книга «Странный Тургенев» (1998) – успешная попытка преодолеть нормативный взгляд на русского писателя как на идеолога русской интеллигенции второй половины XIX в. Реконструкция архетипов в данном случае со всей продуктивностью работает на выявление особенностей творческой манеры писателя. Художественная специфика при этом рассматривается не в историко-литературном контексте, а сквозь призму психоанализа – как продукт сознательно-бессознательных механизмов.

Определение «странный» по отношению к И.С. Тургеневу употребляется В.Н. Топоровым в значении «имеющий связь с подсознанием, обнаруживающий в своем поведении глубинно-психологические мотивы». Идеи психоанализа (родовые и генетические травмы (деспотичная мать и отец-Дон Жуан), превалирование «женского начала», «танатография Эроса»[14]) в исследовании становятся «инструментом проникновения в скрытые, а подчас и сознательно подавляемые автором глубинно-психологические, бессознательные структуры тургеневского творчества»[15].

Примечательно, что выявление архетипов тургеневского творчества не самоцель данного анализа. Архетипическая первооснова природных пространств (бора, пустыни, неба) спрягается В.Н. Топоровым с топикой моря и степи (в ее интенсивно-экстенсивной рецепции): «безбрежность (в экстенсивном плане) и особенно (в интенсивном плане) – колыхательно-колебательные движения, фиксируемые и визуально, и акустически, индуцирующие соответствующий ритм в субъекте восприятия и как бы вызывающие мысли и даже чувство беспредельного, отсылающие к началу, к творению, к переживанию его смысла»[16]. Индивидуально-авторский «морской комплекс» В.Н. Топоров возводит к «психофизической природе» И.С. Тургенева: «умение видеть и за степью, и за пустыней, и за лесом, и за дорогами, и за холмами, и даже за явлениями заката образ моря, способность осознавать «морское» во всем, что бескрайне и перед чем человек проникается сознанием своей слабости и ничтожности»[17]. «Морской комплекс» трактуется как художественный вариант «замещения» неприятного (смерти, трансцендентной бесконечности) приятным для субъекта описания, то есть выполняет «психотерапевтическую» функцию[18].

Пример «Странного Тургенева» В.Н. Топорова показывает, что психоаналитический и архетипический анализ художественного текста обладает потенциалом, который может быть востребован при рассмотрении специфики художественного психологизма.  

 

Психоанализ, получивший широкое распространение в различных научных парадигмах, оказывает значительное влияние на развитие литературоведческих методологий междисциплинарного типа.

В этом смысле примечательна монография Л.Н. Полубояриновой «Леопольд фон Захер-Мазох – австрийский писатель эпохи реализма» (2006) – попытка исследовать мазохизм как «феномен психической и телесной жизни человека»[19] в опоре на его историко-литературное отражение. Привлекая наработки психоанализа, рецептивной эстетики, гендерологии, нарратологии, Л.Н. Полубояринова исследует психологические и художественные механизмы этого табуированного явления, представленного в текстах Мазоха.

С этих позиций, мазохистский фантазм есть особый дискурс, ключевыми составляющими которого являются: «Эдипов комплекс…; вытеснение мужского, «отцовского» начала…; эротическое переживание физической боли; «забегание вперед» в получении наказания (замена кастрации) с целью генерировать таким образом удовольствие (инцест), сделать его неизбежным и избавиться от «страха наказания» (страха кастрации); провокативность («искать случая снова пережить то же обращение с собой, заслужив его»)… К «стандартному» набору признаков мазохистской этики и эстетики прибавляются… и важное указание на роль фантазии («живое воображение»), и связанный с нею «сценарный» характер фантазма (конструирование некоего «идеального» варианта отношений с возлюбленной предшествует переживанию этих отношений на практике), а также топика «служения» госпоже и своей «вины» перед нею, неотделимой от перспективы «наказания»» [с. 371–372]. Современные категории визуальности, игры, конституирования авторства и самополагания субъекта позволяют исследовательнице вскрыть механизм мазохистской наррации, сложную «мерцающую» авторскую позицию [с. 44]. Такой комплексный подход к «мазохистскому фантазму» (в четких границах литературоведческой целесообразности) позволяет обнаружить типологические и генетические отношения между Л. фон Захером-Мазохом и Ф. Кафкой, И.С. Тургеневым. 

 

С другой стороны, исследование мазохизма продолжает намеченную З. Фрейдом линию введения в научный оборот маргинальных сфер человеческого существования. Объектами исследования становятся проблемысексуальности, телесности, болезни, безумия в литературе (С.Н. Зимовец, В. Колотаев, В.А. Подорога, М. Фуко). Целесообразность такие интерпретации получают только тогда, когда выходят за рамки медицины и вопроса о норме / патологии.

В.А. Подорога предпринимает попытку прочитать тексты Н.В. Гоголя, Ф.М. Достоевского, Л.Н. Толстого и др. с позиций аналитической антропологии[20]. Выделяемые в процессе такого анализа микрообъекты – тело, зрение, перемещение, страх, болезнь – могли рассматриваться и при исследовании художественного психологизма. Однако подход В.А. Подороги принципиально апсихологичен[21]. Произведение членится на входящие в него гетерогенные ряды (визуальный, вербальный, телесный, ряд философского письма). Затем эти элементы объединяются через общий для них событийный ритм становления и жизни философского текста.

 

Рекомендуемая литература

Психоанализ и литература / Психотерапевтическая энциклопедия // [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://dic.academic.ru/dic.nsf/enc_psychotherapeutic/281/ПСИХОАНАЛИЗ. – Дата доступа: 20.03.09.

Зелинский, С. А. Творчество и психоанализ // [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://zhurnal.lib.ru/z/zelinskij_sergej_alekseewich/tytyt.shtml. – Дата доступа: 21.03.09.

Ранкур-Лаферьер, Д. Русская литература и психоанализ / Д.Ранкур-Лаферьер / Пер. с англ. – М.: Ладомир, 2004. – 1013 с.

Зимовец, С. Пушкин: толкование сновидений / С.Зимовец //Архетип. – 1996. – №2. – С. 98–107.

Топоров, В.Н. О «поэтическом» комплексе моря и его психофизиологических основах / В.Н.Топоров // Миф. Ритуал. Символ. Образ. Исследования в области мифопоэтического / В.Н.Топоров. – М.: Прогресс-Культура, 1995. – С. 578–605.

Ярошенко, Л.В. Мифологическая критика и психоанализ. Миф и архетип // Неомифологизм в литературе XX века: Учеб.-метод. пособие / Л.В.Ярошенко. – Гродно: ГрГУ, 2002. – С. 10–19.