Константин Константинович СЛУЧЕВСКИЙ

(1837 – 1904)

 

                       Из цикла «Думы»

 

                                 ***

За то, что вы всегда от колыбели лгали,

А может быть, и не могли не лгать;

За то, что, торопясь, от бедной жизни брали

Скорей и более, чем жизнь могла вам дать;

 

За то, что с детских лет в вас жажда идеала

Не в меру чувственной и грубою была,

За то, что вас печаль порой не освежала,

Путем раздумия и часу не вела;

 

Что вы не плакали, что вы не сомневались,

Что святостью труда и бодростью его

На новые труды идти не подвизались, –

Обманутая жизнь не даст вам ничего!

 

                   Воплощение зла

 

Читали ль вы когда, как Достоевский страждет,

Как в изученье зла запутался Толстой?

По людям пустозвон, а жизнь решений жаждет,

Мышленье блудствует, безжалостен закон...

Сплелись для нас в венцы блаженства и мученья,

Под осененьем их дают морщины лбы;

Как зримый признак их, свой венчик отпущенья

Уносим мы с собой в безмолвные гробы.

Весь смутный бред страстей, вся тягота угара,

Весь жар открытых ран, все ужасы, вся боль –

В могилах гасятся... Могилы – след пожара –

Они, в конце концов, счастливая юдоль!

 

А все же надобно бороться, силы множить,

И если зла нельзя повсюду побороть,

То властен человек сознательно тревожить

Его заразную губительную плоть.

Пуская мысль на мысль, деянье на деянье,

В борьбе на жизнь и смерть слагать свои судьбы...

Ведь церковь божия, вещая покаянье,

Не отрицает прав возмездья и борьбы.

 

Зло не фантастика, не миф, не отвлеченность!

Добро – не звук пустой, не призрак, не мечта!

Все древле бывшее, вся наша современность

Полна их битвами и кровью залита.

Ни взвесить на весах, ни сделать измеренья

Добра и зла – нельзя, на то нет средств и сил.

Забавно прибегать к чертам изображенья;

Зачем тут – когти, хвост, Молох[1], Сатаниил?

Легенда древняя зло всячески писала,

 

По-своему его изображал народ,

Испуганная мысль зло в темноте искала,

В извивах пламени и в недрах туч и вод.

Зачем тут видимость, зачем тут воплощенья,

Явленья демонов, где медленно, где вдруг –

Когда в природе всей смысл каждого движенья –

Явленье зла, страданье, боль, испуг...

И даже чистых дум чистейшие порывы

Порой отравой зла на смерть поражены,

И кажутся добры, приветливы, красивы

Все ухищрения, все козни сатаны.

 

Как света луч, как мысль, как смерть, как тяготенье,

Как холод и тепло, как жизнь цветка, как звук –

Зло несомненно есть. Свидетель – все творенье!

Тут временный пробел в могуществе наук:

Они покажут зло когда-нибудь на деле...

Но был бы человек и жалок и смешон,

Признав тот облик зла, что некогда воспели

Дант, Мильтон, Лермонтов, и Гете, и Байрон!

 

Меняются года, мечты, народы, лица,

Но вся земная жизнь, все, все ее судьбы –

Одна-единая мельчайшая частица

Борьбы добра и зла и следствий той борьбы!

На Патмосе[2], в свой день, великое виденье

Один, из всех людей, воочию видал –

Борьбы добра и зла живое напряженье...

Пал ниц... но – призванный писать – живописал!

 

           Из цикла «МЕФИСТОФЕЛЬ»

 

     1. Мефистофель в пространствах

 

Я кометой горю, я звездою лечу

И куда посмотрю, и куда захочу,

Я мгновенно везде проступаю!

Означаюсь струей в планетарных парах,

Содроганием звезд на старинных осях –

И внушаемый страх – замечаю!..

 

Я упасть – не могу, умереть – не могу!

Я не лгу лишь тогда, когда истинно лгу, –

И я мир полюбил той любовью,

Что купила его всем своим существом,

Чувством, мыслью, мечтой, всею явью и сном,

А не только распятьем и кровью.

 

Надо мной ли венец не по праву горит?

У меня ль на устах не по праву царит

Беспощадная, злая улыбка?!

Да, в концерте творенья, что уши дерет

И тогда только верно поет, когда врет, –

Я, конечно, первейшая скрипка...

 

Я велик и силен, я бесстрашен и зол;

Мне печали веков разожгли ореол,

И он выше, все выше пылает!

Он так ярко горит, что и солнечный свет,

И сиянье блуждающих звезд и комет

Будто пятна в огне освещает!

 

Будет день, я своею улыбкой сожгу

Всех систем пузыри, всех миров пустельгу.

Все, чему так приятно живется...

Да скажите же: разве не видите вы,

Как у всех на глазах, из своей головы,

Мефистофелем мир создается?!

 

Не с бородкой козла, не на тощих ногах,

В епанче и с пером при чуть видных рогах

Я брожу и себя проявляю:

В мелочь, в звук, в ощущенье, в вопрос и ответ,

И во всякое «да», и во всякое «нет»,

Невесом, я себя воплощаю!

 

Добродетелью лгу, преступленьем молюсь!

По фигурам мазурки политикой вьюсь,

Убиваю, когда поцелую!

Хороню, сторожу, отнимаю, даю –

Раздробляю великую душу мою

И, могу утверждать, торжествую!..

 

6. Цветок, сотворенный Мефистофелем

 

Когда мороз зимы наляжет

Холодной тяжестью своей

И все, что двигается, свяжет

Цепями тысячи смертей;

 

Когда над замершею степью

Сиянье полночи горит

И, поклоняясь благолепью

Небес, земля на них глядит, –

 

В юдоли смерти и молчанья,

В холодных, блещущих лучах

С чуть слышным трепетом дрожанья

Цветок является в снегах!..

 

Нежнейших игл живые ткани,

Его хрустальные листы

Огнями северных сияний,

Как соком красок, налиты!

 

Чудна блестящая порфира,

В ней чары смерти, прелесть зла!

Он – отрицанье жизни мира,

Он – отрицание тепла!

 

Его, рожденного зимою,

Никто не видит и не рвет,

Лишь замерзающий порою

Сквозь сон едва распознает!

 

Слезами смерти он опрыскан,

В нем звуки есть, в нем есть напев!

И только тот цветком тем взыскан,

Кто отошел, окоченев...

 

 

Из сборника «Песни из Уголка»[3] (1895 – 1901)

 

                           ***

Ты не гонись за рифмой своенравной

И за поэзией – нелепости оне:

Я их сравню с княгиней Ярославной,

С зарею плачущей на каменной стене.

 

Ведь умер князь, и стен не существует,

Да и княгини нет уже давным-давно;

А все как будто, бедная, тоскует,

И от нее не все, не все схоронено.

 

Но это вздор, обманное созданье!

Слова – не плоть... Из рифм одежд не ткать!

Слова бессильны дать существованье,

Как нет в них также сил на то, чтоб убивать...

 

Нельзя, нельзя... Однако преисправно

Заря затеплилась; смотрю, стоит стена;

На ней, я вижу, ходит Ярославна,

И плачет, бедная, без устали она.

 

Сгони ее! Довольно ей пророчить!

Уйми все песни, все! Вели им замолчать!

К чему они? Чтобы людей морочить

И нас, то здесь – то там, тревожить и смущать!

 

Смерть песне, смерть! Пускай не существует!

Вздор рифмы, вздор стихи! Нелепости оне!..

А Ярославна все-таки тоскует

В урочный час на каменной стене...

 

                          ***

«Пара гнедых» или «Ночи безумные» –

Яркие песни полночных часов, –

Песни такие ж, как мы, неразумные,

С трепетом, с дрожью больных голосов!..

 

Что-то в вас есть бесконечно хорошее...

В вас отлетевшее счастье поет...

Словно весна подойдет под порошею,

В сердце – истома, в душе – ледоход!

 

Тайные встречи и оргии шумные,

Грусть... неудача... пропавшие дни...

Любим мы, любим вас, песни безумные:

Ваши безумия нашим сродни!

 

 После похорон Ф.М.Достоевского[4]

 

И видели мы все явленье эпопеи...

Библейским чем-то, средневековым,

Она в четыре дня сложилась с небольшим

В спокойной ясности и красоте идеи!

 

И в первый день, когда ты остывал

И весть о смерти город обегала,

Тревожной злобы дух недоброе шептал,

И мысль людей глубоко тосковала...

 

Где вы, так думалось, умершие давно,

Вы, вы, ответчики за раннюю кончину,

Успевшие измять, убить наполовину

И этой жизни чистое зерно!

 

Ваш дух тлетворный от могил забытых

Деянье темное и после вас вершит,

От жил, в груди его порвавшихся, открытых,

От катафалка злобно в нас глядит...

 

И день второй прошел. И вечер, наступая,

Увидел некое большое торжество[5]:

Толпа собралась шумная, живая,

Другого чествовать, поэта твоего!..

Гремели песни с освещенной сцены,

Звучал с нее в толпу могучий сильный стих,

И шли блестевшие огнями перемены

Людей, костюмов и картин живых...

 

И в это яркое и пестрое движенье,

Где мягкий голос твой – назначен был звучать,

Внесен был твой портрет, – как бледное виденье,

Нежданной смерти ясная печать!

И он возвысился со сцены – на престоле,

В огнях и звуках, точно в ореоле...

И веяло в сердца от этого всего

Сближением того, что живо, что мертво,

 

Рыданьем, радостью, сомненьями без счета,

Всей страшной правдою «Бесов» и «Идиота»!..

Тревожной злобы дух – он уставал шептать!

Надеяться хотелось, верить, ждать!..

 

Три дня в туманах солнце заходило,

И на четвертый день, безмерно велика,

Как некая духовная река,

Тебя толпа в могилу уносила...

Зима, испугана как будто, отступила

Пред пестротой явившихся цветов!

Качались перья пальм и свежестью листов

Сияли лавры, мирты зеленели!

Разумные цветы слагались в имена,

В слова, как будто говорить хотели...

Чуть видной ношею едва отягчена,

За далью серой тихо исчезая,

К безмолвной лавре путь свой направляя,

Тихонько шла река, и всей своей длиной

Вторила хорам, певшим: «Упокой!»

В умах людских, печальных и смущенных,

Являлась мысль: чем объяснить полней –

Стремленье волн людских и стягов похоронных,

Как не печалью наших тяжких дней,

В которых много так забитых, оскорбленных,

Непризнанных, отверженных людей?

И в ночь на пятый день, как то и прежде было,

Людей каких-то много приходило

Читать Псалтырь у головы твоей...

Там ты лежал под сенью балдахина,

И вкруг тебя, как стройная дружина

Вдруг обратившихся в листву богатырей,

Из полутьмы собора проступая

И про тебя былину измышляя,

Задумчивы, безмолвны, велики,

По кругу высились лавровые венки!

И грудой целою они тебя покрыли,

Когда твой яркий гроб мы в землю опустили...

Морозный ветер выл... Но ранее его

Заговорила сдержанная злоба

В догонку шествию довременного гроба!

По следу свежему триумфа твоего

Твои товарищи и из того же круга,

Служащие давно тому же, что и ты, –

Призванью твоему давали смысл недуга,

Тоске предвиденья – смысл тронутой мечты!

Да, да, действительно – бессмертье наступало,

Заговорило то, что до того молчало

И распинало братьев на кресты!

 

И приняла тебя земля твоей отчизны;

Дороже стала нам одною из могил

Земля, которую, без всякой укоризны,

Ты так мучительно и смело так любил!

 

Из стихотворений, не вошедших в циклы

 

                          ***

Налетела ты бурею в дебри души!

В ней давно уж свершились обвалы,

И скопились на дне валуны, катыши

И разбитые вдребезги скалы!

 

И раздался в расщелинах трепетный гул!

Клики радостей, вещие стоны...

В ней проснулся как будто бы мертвый аул,

Все в нем спавшие девы и жены!

 

И гарцуют на кровных конях старики,

Тени мертвые бывших атлетов,

Раздается призыв, и сверкают клинки,

И играют курки пистолетов.

 

Вопросы

 

1. Обратите внимание на ораторско-публицистическую позицию лирического героя К.Случевского. В каких стихотворениях она особенно ярко выражена? С помощью каких художественных средств?
2. Чем поэт стремится потрясти души современников, поразить их воображение? Как это ему удается? Обратившись к другим текстам К.Случевского, понаблюдайте за спецификой его образного мышления.
3. Как в стихах К.Случевского устанавливается связь злободневного и вечного, современности и истории?