ГРЕЧЕСКИЙ ЯЗЫК И СЛАВЯНСКАЯ СЛОВЕСНАЯ КУЛЬТУРА

 

Уникально богатая греческая лексика оказала огромное воздействие на словарь других языков: романских и прежде всего латинского, германских, славянских, кавказских. Это воздействие было прямым в период непосредственного общения древних греков и греков Византийской империи с разными народами, в том числе со славянами. Так, например, возникли слова «парус», «кровать», «уксус», «свёкла», «кукла», «оладья», «скамья» и др. Однако значительно больше грецизмов проникло в русский язык через языки-посредники. Так, через старославянский язык, на который были переведены с греческого богослужебные книги, пришли к нам слова, обозначающие религиозные и церковные понятия: архиерей, евангелие, панихида, патриарх, икона, ад, монах и др. С принятием христианства на Руси появились греческие собственные имена (наряду с еврейскими и римскими) такие, как Татьяна, Андрей, Фёдор, Елена и др. Через западноевропейские языки хлынуло в русский язык несметное множество слов. Это названия наук: история, философия, филология, физика, химия, математика, география; научные термины: гипотеза, метод, теория, идея, атом; слова социального и политического значения: демократия, аристократия, монархия; лексика из области литературы и искусства: лирика, эпос, поэзия, критика, драма, трагедия, комедия, театр, симфония, мелодия и др.; медицинская терминология: психиатр, хирург, терапевт. На основе греческих морфем, т.е. корней, приставок, суффиксов создаются новые международные слова, которых, конечно, не было ни в Греции, ни в Византии: телефон, микроскоп, биомицин, зоотехника и т.д. Некоторые древнегреческие слова приобретают совершенно новый смысл. Например, слово «кибернетика» в древности означало искусство кораблевождения. Слова с греческими корнями органически входят в русский язык, подчиняясь его произносительным и грамматическим нормам.

О многосложности греко-русских языковых отношений писал еще М.В. Ломоносов: «В древние времена, когда славенский народ не знал употребления письменно изображать свои мысли, которые тогда были тесно ограничены для неведения многих вещей и действий, ученым народам известных, тогда и язык его не мог изобиловать таким множеством речений и выражений разума, как ныне читаем. Сие богатство больше всего приобретено купно с Греческим христианским законом, когда церковные книги переведены с греческого языка на Славенский для славословия Божия. Отменная красота, изобилие, важность и сила Еллинского слова коль высоко почитаются, о том довольно свидетельствуют словесных наук любители. На нем, кроме древних Гомеров, Пиндаров, Демосфенов и других в Еллинском языке героев, витийствовали великие христианские церкви учители и творцы, возвышая древнее красноречие высокими богословскими догмами и парением усердного пения к Богу. Ясно сие видеть можно вникнувшим в книги церковные на Словенском языке, коль много мы от переводу Ветхого и Нового завета, поучений отеческих, духовных песней Дамаскиновых и других творцов канонов видим в Словенском языке Греческого изобилия и оттуду умножаем довольство Российского слова, которое и собственным своим достатком велико и к приятию Греческих красот посредством Словенского сродно…

Справедливость сего доказывается сравнением Российского языка с другими, ему сродными. Поляки, преклоняясь издавна в католицкую веру, отправляют службу по своему обряду на Латинском языке, на котором их стихи и молитвы сочинены во времена варварские по большей части от худых авторов, и потому ни из Греции, ни от Рима не могли снискать подобных преимуществ, каковы в нашем от Греческого приобретены». (Ломоносов М.В. Предисловие о пользе книг церковных в российском языке // Хрестоматия по истории русского языкознания. – М., 1973. – С. 29 – 30).

В стихотворении «Портрет» А.К. Толстой так оценил суть классического образования:

 

Я классик? Да, но до известной меры:

Я не хочу, чтоб росчерком пера

Принуждены все были землемеры,

Механики, купцы, кондуктора

Долбить Вергилия или Гомера.

Избави Бог, – теперь не та пора.

для наших нужд и выгод матерьяльных

Побольше нам желаю школ реальных.

 

Но я скажу: не паровозов дым

И не портреты движут просвещенье.

Свою к нему способность изощрим

Лишь строгой мы гимнастикой мышленья.

И мне сдаётся: прав мой омоним,

Что классицизму дал он предпочтенье,

Которого так прочно тяжкий плуг

Взрывает вновь под семена наук.