§ 1. Художественный психологизм как общетеоретическая проблема.

К истории изучения психологизма Г.Гессе 

 

Понятие «художественный психологизм» в литературоведческой науке на сегодняшний день является терминологически и семантически недостаточно четким. Исследователи часто используют этот термин в работах общего и прикладного характера, однако его смысловые наполнения при этом нередко оказываются едва ли не полярными. Вместе с тем художественный психологизм является одним из наиболее значительных и сложных явлений, находящихся в поле зрения ученых: его специфика и  многоаспектность обусловливаются, с одной стороны, объективной наукоемкостью (стык психологии, философии, эстетики, литературоведения), с другой – непосредственной связью практически со всеми кардинальными проблемами литературоведения.

В российской науке процесс осмысления этого феномена начинается с рассуждений Н.Г.Чернышевского о предмете и разнообразных формах психологизма: «Психологический анализ может принимать различные направления: одного поэта занимают все более очертания характеров; другого – влияния общественных отношений и житейских столкновений на характеры; третьего – связь чувств с действиями; четвертого – анализ страстей…» [293, с. 505]. Оценка Н.Г.Чернышевским психологического анализа как «едва ли не самого существенного из качеств, дающих силу творческому таланту», сохраняет свою актуальность и по сей день. На следующем этапе это понятие, освоенное революционно-демократической критикой, переводится в научную сферу А.Потебней, Д.Н.Овсянико-Куликовским – представителями психологического направления культурно-исторической школы литературоведения. И хотя провозглашенные ими принципы анализа – произведение в его художественно-эстетическом своеобразии, в обусловленности психологической индивидуальностью творцов и духовным обликом воспринимающих – не были разработаны учеными психологического направления, намеченный подход был интересным и плодотворным, содержал зерна научных методологий ХХ в. Проблемы соотношения языка и мысли, литературы и общественной психологии, психологии творчества и восприятия, поднятые русскими исследователями, были переосмыслены Л.С.Выготским, работы которого – новый шаг в решении вопросов «эстетической реакции», катарсиса, эмоционально-образного содержания произведений. В «Психологии искусства» он изложил не только собственное видение творческого перехода эмоций в образы фантазии, но также дал ценные замечания общего характера, к примеру, о том, что «каждая эпоха имеет свою психологическую гамму, которую перебирает искусство» [75, с. 93]. С конца ХIХ в. психологическое содержание литературы становится предметом многоаспектного исследования (психология творчества, восприятия), объектом интереса различных наук.

С 20–30-х гг. ХХ в. по 60-е гг. проблема психологизма находилась в поле зрения советских писателей и литературоведов. И если дискуссия о психологизме / антипсихологизме («живом человеке») в постреволюционной науке велась в ракурсе художественного метода, традиций и новаторства, то в 70–80-е гг. наметился переход к теоретическому и историческому осмыслению проблемы, хотя многообразие и противоречивость точек зрения до настоящего времени не способствовали выработке точного определения, границ понятия и целостной концепции художественного психологизма.

«Психологизм – это достаточно полное, подробное и глубокое изображение чувств, мыслей и переживаний вымышленной личности (литературного персонажа) с помощью специфических средств литературы» [106, с. 18], – отмечает А.Б.Есин. «Исследование душевной жизни в ее противоречиях и глубинах» [81, с. 286], – определяет психологизм Л.Я.Гинзбург, – под душевной жизнью персонажа подразумевающая «динамическое сосуществование разных уровней, разных планов обусловленности» [81, с. 379] поведения героя. В.В.Компанейцем [160, с. 12] психологизм рассматривается не как прием, а как свойство художественной литературы, включающее отражение психологии автора. Приведенные суждения не исчерпывают многообразия трактовок, однако служат доказательством неоднозначности подходов к проблеме психологизма в советском литературоведении 70 –80-х гг. и наличия, по крайней мере, широкого и узкого значений этого термина.

Сложность категориального определения оказалась сопряженной с формально-содержательными качествами психологизма. И если абсолютное большинство литературоведов (в том числе А.И.Павловский [231], Ф.М.Хатипов [282], А.Б.Есин [106, 107]) видели в нем способ художественного изображения внутреннего мира героев, то затруднения возникали при попытках определить его место в современной системе теоретико-литературных понятий и в многоуровневой системе произведения. Поскольку в сферу рассмотрения были включены компоненты предметной изобразительности (портреты, психологизированные пейзажи и детали) и «то, что не обладает ни предметностью, ни наглядной изобразительностью, – воспроизведение психологии персонажей» [162, с. 8], постольку этот слой произведения относили к стилю (А.Б.Есин), образному содержанию (И.И.Виноградов [71]), содержательно-формальным качествам (С.И.Кормилов [161, 162], А.Н.Андреев [46]). К тому же исследователями выделялись различные аспекты психологизма: по мнению А.Н.Иезуитова, это «родовой признак искусства», «выражение и отражение психологии самого автора» и «сознательный и определяющий эстетический принцип» [233, с. 39]. А.Н.Андреев по объекту исследования разграничивает психологию автора, читателя и героя, понимая «под психологизмом… исследование душевной жизни героев в ее глубинных противоречиях» [46, с. 81]). Таким образом, первичные трудности в создании концепции литературного психологизма были обусловлены 1) его категориальным определением как элемента, уровня либо качества художественного произведения; 2) смешением понятий «психологизм», «психологический анализ», «психологическое изображение»[1]; 3) нечеткостью соотнесения психологизма с «риторическим треугольником» (автор – герой – читатель).

Неразработанность частных аспектов проблемы (психологизм и стиль, жанр, метод, концепция личности) не позволила литературоведам найти ее компромиссное решение. Поскольку материалом для изучения теоретических и практических вопросов психологизма в литературе на протяжении долгого времени являлось наследие почти исключительно художников-реалистов, в ряде современных литературоведческих работ «заметна тенденция рассматривать сам психологизм как открытие реализма ХIХ века и игнорировать предшествующие этапы его развития» [112, с. 4] и последующие. Реалистической литературе ХIХ века, действительно, принадлежит заслуга углубления в психологию человека как социально детерминированной единицы, во внутренний мир личности, понимаемой как «характер, сформированный определенными социальными и историческими обстоятельствами» [118, с. 106]. Психологическая разработка в литературе ХIХ века осуществлялась в направлении «дифференциации внутреннего мира личности, все большей индивидуализации характера» [175, с. 51], поскольку именно характер, сформированный историей и социумом (типичное лицо в типичных обстоятельствах), репрезентировал личность.

Художественное освоение внутреннего мира человека европейской романистикой последних столетий стало восприниматься исследователями в качестве одного из топосов, составляющих «фонд преемственности, без которого литературный процесс был бы невозможен» [279, с. 357]. Однако возможности, способы, принципы осмысления духовно-душевной жизни человека в литературе на протяжении веков не оставались неизменными. И поэтому психологическое мастерство классиков ХІХ в., воспринимаемое многими литературоведами как вершина психологизма, не только обогатило художественные возможности литературы, но и, выявив новые потенции искусства слова, предвосхитило возможные пути современной прозы. Динамика всемирной литературы (от античности к Новому времени), безусловно, включила в себя и процесс видоизменения психологизма, формирования его «арсенала».

Плодотворное осмысление проблемы психологизма находим в работах историко-типологического характера, прежде всего Д.С.Лихачева [182], Л.Я.Гинзбург [80, 81], А.В.Карельского [150, 151], Н.В.Забабуровой [112, 113]. При рассмотрении соотношения между концепцией личности, присущей эпохе, и ее художественным воссозданием, модификации психологизма становятся исторически содержательными. В осмыслении новаторских аспектов, особенностей психологического изображения, по мысли исследователей, оказываются значимыми художественный метод (А.В.Карельский [150]), «мировоззренческая программа автора» (А.Н.Андреев [46, с. 88]), жанровая типология (А.Я.Эсалнек [298]), мотивированность, обусловленность внутренней жизни, поступков персонажа (Л.Я.Гинзбург [81, с. 385]). Н.В.Забабурова, исследователь французского романа, предлагает комплексный подход к изучению психологизма, подразумевающий «целостный анализ произведения с определенных позиций, включающий несколько уровней» [113, с. 11]: тип психологической проблематики, концепция личности, художественная система и творческий метод, уровень поэтики, точки зрения в повествовании. Отметим, что именно исследователи зарубежной литературы (А.В.Карельский, Н.В.Забабурова, Н.С.Лейтес) проводят мысль о многоаспектности категории психологизма в литературе и необходимости сочетания синхронического и диахронического подходов в его изучении, требующем всестороннего анализа произведения.

Изучение новаторской, экспериментальной прозы ХХ в. побудило литературоведов еще в период жарких дебатов о психологизме (70–80-е гг.) отметить, что «процесс психологизации романа выступает как одна из тенденций современного развития зарубежных литератур» [229, с. 2]. К 90-м гг. психологизм стал рассматриваться как имманентный движению историко-литературного процесса, соотносимый с внутрихудожественной спецификой его этапов. Интерес к означенной проблеме не ослабевает[2], открываются новые горизонты исследований (например, область психопоэтики), методологий[3].

Культурно-исторический взрыв в начале ХХ в., трансформировавший парадигму общечеловеческих ценностей и духовно-душевные координаты личности, изменил и образ человека в искусстве, и способы его художественного воплощения. Характер как таковой в своей «затверделости» начинает интерпретироваться как нечто статичное, как подавление естественности, индивидуальности в угоду ситуации, социуму, внешнему миру (аналог Маски в глубинной психологии). На смену герою-характеру «традиционалистской» поэтики приходит «образ-личность» (М.М.Бахтин), свойственный поэтике «художественной модальности» (С.Н.Бройтман). Литература ХХ в., вне зависимости от ее художественно-методологической отнесенности, продолжает испытывать обостренный интерес к человеку, а психологизм на этом сложном пути постижения перипетий и тайн его внутренней жизни неизменно сопутствует искусству слова. Однако под воздействием историко-социальных, философско-мировоззренческих, эстетических и других факторов он преображается, отливаясь в новые художественные формы, приобретая особые свойства и качества. Современные подходы к изучению проблемы художественного психологизма (Н.С.Лейтес [175], Л.А.Колобаева [157]) уже наметились, что позволило «уловить» основную и «общую тенденцию в эволюции психологизма в литературе ХХ в. – это отталкивание от способов аналитических в пользу синтетических, уход от прямых и рационалистических приемов в пользу косвенных, сложно опосредованных и все пристальнее обращенных к сфере подсознательного» [157, с. 8]. Художественная культура ХХ ст., которая «посвятила себя в основном изучению промежуточных состояний и двусмысленностей, колебаний между противоположными полюсами» [306, с. 29], по самой своей сути психологична, погружена (в отдельных проявлениях в различной степени) в психологическую среду. Соответственно в литературе синтезируется опыт предшественников и создаются новые формы и способы выражения психологического. Вопросы о специфике, видах, уровнях психологизма в современном искусстве слова до конца не прояснены, однако даже при различных подходах к этому феномену исследователи разграничивают два основных направления в его развитии (речь идет о литературе ХХ в.) – индивидуализация[4] и генерализация[5] (психологизм «типологизирующий, ориентированный на отображение всеобщих человеческих черт» (Н.С.Лейтес); «отвлеченный» (Е.Ю.Хонг), в той или иной мере абстрагированный от характера; «обобщающий» (И.В.Николаева), изображающий-выражающий универсальный внутренний мир).

«Психологизация» литературы привела к разработке и активному использованию художественных средств, необходимых писателям для адекватного отображения духовно-душевного. Этот процесс не сводим к накопительству форм и приемов. Констатировать видоизменение литературной палитры психологических средств (в соответствии с аналогами в предшествующей литературе) недостаточно, обогащение происходит не только за счет новых ресурсов (символ, миф, техника «потока сознания», пространственно-временные эксперименты и т. д.), наблюдается перерастание психологизма в метастилевое явление. По справедливому суждению Н.С.Лейтес, «психологизм заявляет о себе сегодня не только как средство раскрытия внутреннего мира личности или надличностных духовных процессов, но и как действенный сюжетоопределяющий и структурообразующий фактор» [175, с. 54], то есть намечается переход от «психологизации картины мира» к психологизации всего романного пространства.

Новый облик художественного психологизма можно постичь путем изучения его вариантов в творчестве отдельных писателей и далее: при помощи их сопоставления (в данном случае особое внимание должно быть уделено художественному психологизму в литературе ХХ века). Думается, подход к этой проблеме должен учитывать многие аспекты: необходимо соотносить психологизм и образную, жанровую, родовую специфику произведения, стиль, концепцию личности, метод, с одной стороны, повествовательную организацию, подтекстовую информацию – с другой, и особенности рецепции – с третьей (т.е. учитывать триаду «автор – герой – читатель»).

Художественный психологизм представляется нам одним из показателей различного подхода к литературе западного и советского литературоведения[6]. Потаенная жизнь человеческой души, проблемы сознательного и бессознательного, поднятые литературой, безусловно, привлекали и привлекают внимание ученых разных стран. Однако диаметрально противоположные подходы, приоритеты в сфере теории и истории литературы обернулись полярными результатами. Без лишней эмоциональности и оценочности отметим, что советские литературоведы строили концепцию психологизма без учета новейших психологических открытий, ориентировались на реалистическую концепцию личности, на традиционные способы воспроизведения внутренней жизни и поведения героя. Приоритеты зарубежного литературоведения, в свою очередь, были обусловлены скрупулезным вниманием к «подпольному», внутренне-бессознательному человеку, интересом к психоаналитическим теориям З.Фрейда, К.Г.Юнга, тем более что основные методики применения психоанализа к художественно-эстетическим феноменам были заложены ими самими[7]. Таким образом, психологическое содержание художественного произведения стало предметом литературоведческого психоанализа (М.Бонапарт), «психокритики» (Ш.Морон) и получило осмысление в системе «текст – автор». Классический психоанализ занимали темы, символы, отражающие глубинную личность автора, «психокритику» – общие механизмы, образы, характерные для текстов одного писателя; обе ветви смыкались на личности создателя произведения. Идеи структуралистско-психологической эстетики разрабатывались также французским философом Ж.Лаканом, элементы психоанализа и структурализма присутствовали в мифологической «архетипной» критике (Г.Мэррей, М.Бодкин, У.Трой). Вслед за литературоведом и философом Р.Бартом можно рассматривать эти направления зарубежной науки о литературе как одни из ряда возможных языков прочтения художественных текстов.

Тенденция использования самого термина и исследования художественного психологизма наблюдалась в литературоведении ГДР[8], Польши, ориентированном на приоритеты и наработки советской науки. Эта художественная категория трактовалась учеными социалистических стран как «особый интерес к процессам внутренней жизни», рефлексии[9]. Так, например, немецкие исследователи К.Каспер и Д.Вукель в ряд основных понятий литературоведения включили психологизм, к основным художественным средствам которого они причислили речь персонажа, автокомментарий, внутренний монолог [331, с. 119–120]. Однако изначальная понятийная размытость выражения «внимание к внутренней жизни» приводила либо к расширению психологического аспекта (избыточности, исчезновению литературоведческого эквивалента)[10], либо к переосмыслению этой категории. Последняя тенденция – наполнение термина новым содержанием – находит отражение в работах начала 90-х гг., например, в международном издании «Problemy psychologizmy w literaturach wschodniosłowańskich» [365]: категориально соотносятся авторский образ в произведении и психология писателя, разнообразные способы реконструкции духовной жизни человека и человечества. В новой трактовке психологизм современной литературы сопрягается с философско-эпистемологическим, аксиологическим генезисом, с проблемой самоосознания и мистицизмом (И.Новиков), с актуальной типологией романа и особой позицией читателя – «сотворца», улавливающего уже не изолированные переживания героев, а их «сопряженность, взаимообусловленность в структуре художественного целого» (И.Лапин [365, с. 260]). Такой подход к проблеме весьма сложен, но плодотворен.

Целесообразность категории художественного психологизма нам представляется бесспорной, однако требуются определенные усилия, чтобы в свете происходящих в литературоведческой науке перемен, интеграции западного и отечественного опыта обозначить категориальные параметры, инструментарий, методы и способы его анализа.

Многочисленные прочтения романов Г.Гессе так или иначе сопровождались замечаниями о специфике психологизма в «Демиане», «Степном волке» и других произведениях, однако эта проблема специально не рассматривалась в русскоязычном литературоведении. Ни один исследователь не посмел утвержать, что Г.Гессе не психолог, не «сердцевед»[11], однако и сегодня вопрос о сути его психологических новаций до конца не прояснен.

В монографии Р.Г.Каралашвили «Мир романа Германа Гессе» – цельном, фундаментальном исследовании поэтики его романов – выявляются константы и закономерности художественной системы, творческая эволюция писателя. Выдающийся грузинский гессевед, раскладывая по «молекулам» художественный мир Г.Гессе, доказывает, что в данной системе не действует закон психологизма, поскольку для его функционирования необходим полнокровный художественный характер. Гессевский же герой к таковым не причисляется, его Р.Г.Каралашвили определяет как персонаж-символ, для которого не существенны внешнее, характер. Исследователь, действительно, логичен в своих рассуждениях, если принять во внимание то, что он при этом отталкивается от наработок советского литературоведения: психологизм возможен и плодотворен в реалистических произведениях (цельный реалистический характер в совокупности внешнего и внутреннего, мотивированный и детерминированный).

Романы Г.Гессе «часто казались развернутыми монологами героев, с которыми читатель легко себя идентифицировал, потому что их душевные переживания были характерны для ситуации времени» [226, с. 56], однако при всей очевидности данного прочтения, убеждена Н.С.Павлова, восприятие гессевских произведений этим не исчерпывается. «Гессе поднимает… индивидуальное (речь идет об «Игре в бисер». – О.З.) еще на одну ступень обобщения: как в сказке или фольклоре, личное предстает выражением общего опыта» [226, с. 92], что позволяет исследователю не только назвать тип психологизма Г.Гессе чуждым детализации, но и увидеть родственность его психологической манере писателей, создавших в ХХ веке интеллектуальную романную форму.

Таким образом, занимаясь изучением тематики, проблематики, поэтики «Демиана», «Сиддхартхи», Р.Г.Каралашвили и Н.С.Павлова пришли в начале 80-х гг. к некоторым выводам о способах изображения Г.Гессе душевно-духовной жизни человека. Причем выводы эти были диаметрально противоположны, что, на наш взгляд, зеркально отразило размытость термина «психологизм» в советской литературоведческой науке. Эти два полюса суждений таковы: художественный психологизм произведениям Г.Гессе не свойствен (Р.Г.Каралашвили), свойствен (Н.С.Павлова). В дальнейшем Н.С.Павлова, в процессе исследования немецкого интеллектуального романа, откорректирует и аргументирует свою точку зрения, поддержанную многими германистами.

Н.С.Лейтес видит в Г.Гессе продолжателя психологической тенденции, в произведениях которого «сохранение проблемной и структурной связи с традициями воспитательного романа сочеталось со все более настойчивой акцентировкой философско-нравственных проблем эпохи» [177, с. 26]. Но тип его психологизма нетрадиционный: «Писателя интересует не сама по себе психология данной конкретной личности с ее социальным обликом и индивидуальными особенностями, а возможности и перспективы человеческого в человеке, поставленные под вопрос эпохой кризиса и потрясений…» [177, с. 78]. Подобный подход к изображению человека («болезни века… как болезни души») рождает, по мнению исследователя, экспериментальность, многозначную, подвижную символику, усложненность образов и сюжета, интеллектуализм. Н.С.Лейтес не разъясняет, каковы законы и техника функционирования гессевского психологизма. В своих работах 80-х и 90-х гг. о немецкоязычной прозе, в частности в книге «Конечное и бесконечное», она пишет о многообразии форм психологического изображения, о гессевском «субъективном (философском, лирическом)» романном мире, «психологичном насквозь» [175, с. 52].

Анализируя творческое наследие Г.Гессе, Н.В.Кузнецова и А.Науменко подчеркивают новые качества его психологизма и безусловную связь последнего с мифологизмом, с «интеллектуализмом», символическим, «магическим» способом художественного изображения человека в современном мире [167, 205]. А.Науменко, автор обстоятельной работы о «книжном человеке» Г.Гессе, вводит в литературоведческий оборот уточняющее определение – «психологический символизм» Г.Гессе.

Таким образом, в сложном и неоднозначном процессе освоения литературного наследия ХХ в. происходит переосмысление психологизма как теоретической и конкретно-исторической проблемы, и в русле этой тенденции признание за Г.Гессе репутации «тонкого психолога, проникшего в самые сложные лабиринты человеческой души» [101, с. 119], становится все более артикулированным. Антропоцентричные, неоднозначные, интеллектуально и художественно усложненные произведения Г.Гессе по праву рассматриваются в русле психологизма как продолжающие и модифицирующие национальную и всемирную литературные традиции.

В зарубежном литературоведении психоаналитический аспект произведений Г.Гессе, в том числе ранних, достаточно разработан. Библиография М.Лимберга, известного гессеведа, насчитывает более ста работ (статей, монографий) по теме «Глубинная психология и Г.Гессе», опубликованных в период с 1930 по 1990 год.

Психологическое содержание романов Г.Гессе становится объектом пристального внимания в немецком и американском литературоведении. Американский исследователь Э.Майер (в своей диссертации 1953 г.) отмечает, что сильная эмоциональная привлекательность некоторых образов и ситуаций в работах Гессе, которая, по мнению логиков, кажется странной и таинственной мистикой, может быть объяснена влиянием на писателя юнговской теории. Но отношения между психологическим происхождением и эстетической ценностью произведений не выявляются исследователем, делающим упор на идейно-тематическую содержательность поздних романов Гессе. Эта тенденция разрыва изобразительного и выразительного, идейного и образного планов присутствовала в гессеведении на протяжении десятилетий. Существенная для писателя психоаналитическая «база» кропотливо разрабатывалась зарубежными исследователями (Р.Каралашвили первым в советской германистике обобщил и концептуально систематизировал огромный материал психоаналитических интерпретаций гессевских романов). Представители психоаналитической ветви гессеведения (Е.Хильшер [337], М.Андерле [308], Г.Бауман [312–315], Е.Нойман [363], И.Раттнер [369, 370], Э.Минкус [361] и др.) стремились путем реконструкции архетипических образов, сюжетных схем показать, что произведения Г.Гессе весьма точно иллюстрируют концепции З.Фрейда и К.Г.Юнга, отражают интровертированный характер писателя, его комплексы (А.Бринк [319], Х.Харк [332–334], И.Раттнер [369, 370]), отдельные аспекты личной жизни писателя, отношения с женщинами, матерью, отцом (Х.Харк [333, 334], Э.Минкус [361]). Современный немецкий исследователь Г.Бауман в своих работах доказывает, что юнгианская теория для Гессе была плодотворной почвой, он использовал ee «nicht nur als psychotherapeutisches Mittel, sondern auch als konstitutives Element seiner Hauptwerke»[12] [312, с. 42]. Безусловно, этот подход выявляет глубокую психологическую основу гессевских образов, восходящих к древневосточным и юнговским архетипам (Великой Матери, Персоны, Тени). Однако, при всей плодотворности, он ни в коем случае не может подменить собой вопроса о художественной сущности психологизма Гессе.

Отдельные наблюдения, касающиеся некоторых аспектов психологизма, были сделаны исследователями, работающими над проблемами поэтики, структуры, стиля романов Г.Гессе. Например, американскому гессеведу Т.Циолковскому принадлежит тонкий анализ «пейзажей души», интерпретации композиционной формы «Сиддхартхи» в связи с этапами развития героя, проекций внутренних процессов на пейзаж. В работе «Grundstrukturen des Erzählens bei Hermann Hesse» П.Шифера отмечается особая роль «фиктивной» наррации, вставных, комментирующих структур в романах Г.Гессе, которые «настаивают» на правдоподобии рассказываемого, служат не только философской, но и художественно-эмоциональной рефлексии (формируют внутреннюю реальность) [374, с. 75].

П.Фрике в работе «Darstellung und Bedeutung der weiblichen Figuren in Hermann Hesses Romanen der zwanziger Jahre» в отличие от многочисленных исследователей, рассматривающих женские фигуры лишь в отношении к мужскому протагонисту, отходит от этой традиции. Для многогранного осмысления проблемы исследователь привлекает работы И.Я.Бахофена, К.Г.Юнга, немецких романтиков, что позволяет выявить истоки и специфику гессевских идей, образности. П.Фрике отмечает убывающую роль характерологии в поздних произведениях писателя, тенденцию к символическому изображению женщины. Характер гессевской образности, связанной с особенностями психологизма, вызывал и вызывает споры в исследовательских кругах: Т.Циолковский определяет его как реалистический (например, Гермина в «Степном волке» признается вполне реалистическим характером [387, с. 154]), П.Ангелова – как символический [309, с. 97].

Таким образом, психоаналитические, сравнительно-сопоставительные, типологические подходы и полученные результаты дают возможность критически осмыслить, систематизировать наработки русскоязычного и зарубежного гессеведения по исследуемой проблеме и предложить собственное видение психологизма Г.Гессе.

Мы в своей работе будем опираться на понимание художественного психологизма как художественно-образной, изобразительно-выразительной реконструкции и актуализации внутренней жизни человека, обусловленных ценностной ориентацией автора, его представлениями о личности и коммуникативной стратегией. Под психологическим изображениембудем пониматьхудожественное исследование чувств, переживаний, состояний персонажа, принадлежащих физиологической сфере, и личностного опыта, выходящего в область душевно-духовного. Вслед за Р.Ингарденом, предлагающим рассматривать эстетический предмет и эмоционально-созерцательный опыт в «качественном комплексе» [138, с. 115], мы целенаправленно будем анализировать психологическое содержание романов Г.Гессе с точки зрения функциональной значимости планов изображения, выражения и эмоционального воздействия на реципиента, в системе «автор – текст – читатель». Такой подход обусловлен новыми качествами психологизма начала ХХ в., в том числе гессевского, ориентирующего читателя не на «непосредственное сопереживание, проистекающее из сосуществования с изображенными предметами» [138, с. 150], а на глубокое интеллектуально-эмоциональное эстетическое переживание (Einfühlung, «вчувствование»), основанное на сопряжении множества художественных качеств в одно целое.

Оттолкнувшись от идеи о качественном видоизменении психологизма (распад характера, хронотопические, символические, мифологические способы выявления психологии героя) в художественной прозе Нового времени (Н.С.Лейтес, Л.А.Колобаева), мы избрали путь исследования, позволяющий выявить психологическую специфику на различных уровнях произведения. Глубокая убежденность в системной природе психологизма подвигла нас вскрыть «механизм» чувственно-эмоционального воздействия романов Г.Гессе на реципиента, показав изобразительно-выразительные нюансы компонентов этой системы (образности, характерологии, архитектоники, поэтики, речевой организации, паратекста), по возможности, с учетом подтекстовой информации и ассоциативных связей.

Проблема психологизма Г.Гессе имеет многоаспектный характер и требует комплексного анализа художественных произведений писателя, привлечения наработок различных наук: философии, психологии и литературоведения. В данном случае комплексность нашего исследования изоморфна комплексности мышления Г.Гессе, поскольку психический материал и «психохудожественный»[13] язык писателя базировались на творческом осмыслении им психоаналитического, религиозно-философского наследия древности и современности. Особенно важно, что Г.Гессе перенес на литературную почву научные понятия и идеи, сделал их органичной частью своего художественного мира и, таким образом, создал оригинальный синтез, рожденный пафосом постижения психологической сложности человека, его душевной и нравственной феноменальности. Поэтому гессевский психологизм будет рассматриваться нами во взаимосвязи формы и содержания.

 

_________________________________